РЕЗЕНЗИИ НА КОНЦЕРТЫ ПРОХОДИВШИЕ В ЛОНДОНЕ В 1995-1996-м годах
DIRTY THREE
Garage
December, 1995
Если вам когда-нибудь посчастливится увидеть их афишу, идите не раздумывая и не жалея денег. Неофициально, в музыкальных кругах Лондона, их знают и любят. Играют они крайне редко, так что ждут с нетерпением, приезжают специально, бросая работу, репетиции. В такой день в зале нет лишних — все свои. Борзописцам ни до кого нет дела, хотя здесь — избранное общество с берегов Темзы. Первый на кого натыкаюсь — Бобби Гиллеспи. «Я чуть не сдох, слушая эту группу, чуть руки на себя потом не наложил. Их скрипач ведь играл с Ником Кейвом, так? Лучшая группа, которую я видел в прошлом году. Как они сейчас?» Бликса Барджелд, Мик Харви застыли у стойки в напряженном ожидании. Наш фотограф Даниэль давно торчит у сцены с камерой. Располневший кинокритик Фальк, только что закончивший съемки учебного фильма 4 Косяки в разных городах Европы» (Париж-Гренобль-Эдинбург-Лондон), и юная классическая музыкантша, широко известная своим…впрочем, чего там! — заняты тем, что ублажают фишку в себе. Мне нет дела до разогрева — я пришел слушать только их, Уоррена Эллиса, «Джимми Хендрикса скрипки». Фальк, впервые попавший на такое мероприятие, вертелся, как корова на льду. Отойдя к стойке, примчался с вытара-щеннными глазами.
— Ты знаешь, кто здесь? Ник Кейв!
— Ну и что?
— Как что! Это мой любимый певец! Мой… — он пыхтел, шипел и махнув рукой, снова убежал. До «Грязной Троицы» пять минут. Я пошел к сцене и тронул за плечо
Даниэля. «Как только все закончится» сними вон того парня и не упусти» пожалуйста». «Олл райт», — меланхолично отозвался он.- 4А кто это такой?» 4Да, певец один». Кейв отрешенно стоял рядом в дешевом свитерке и собесовских очках. Вокруг него ошивалось несколько девиц» но он» казалось» их не замечал и тоже смотрел на сцену… Dirty Three» девять месяцев как покинувшие Мельбурн при детективных обстоятельствах и с тех пор ночующие в дешевых отелях или поездах, появились настолько бесшумно, что все продолжали галдеть. Эллис взмахнул смычком, и в зале воцарилась тишина, как по мановению палочки с ди-* рижерского пульта.
«Романтика одиночества», «страсть» — слова сейчас не-* модные. Но fuck моду, эта музыка трахает в душу. В ней неъ никакой электронной дохлятины. Дичайший скрипач… Уол-> лес играл с такой эмоциональной отдачей, вытягивал каждую ноту с такой силой, что казалось мониторы разлетятся; вдребезги… Помните Пита Таунзенда? Уоррен ведет себя на:-сцене точно так же, только в его руках маленькая скрипка. Он падает на колени, запрокидывает голову, тело дергается…* Он плавает в своем собственном звуке, пьет его с неутоли-г мой жаждой, как вампир свежую кровь. Безумная «Dirty* Equation», посвящение умершему другу «Indian Love SongM’ похмельный скрежет «Kim's Dirt», их бессмысленно описыч вать — просто нет слов, разбитные кантри-мотивчики, кельт-* ский фолк, греческая сиртаки сплелись воедино в стоне.5 Заснеженные дороги, холодный ветер, тлеющая сигарета в; зубах, скрип тормозов. Здесь и жизнь, и смерть, и вся та вели- * кая чума, что между ними. Они уносят вглубь времен. Они —* мечтатели. И гитарист Мик, вобравший в себя за десяток лет в Сиднее весь саунд ранних австралийских восьмидесятых* (Birthday Party, Laughing Clowns), и блюзовый гармонист^ Тони, дувший так, как будто бы записывал саундтрэк к «Сердцу Ангела», и аккуратный барабанщик Джим, игравший осторожно, как бы боясь поранить свою установку… Перед вещами Уоррен прогонял телеги типа: «Флитвуд Мэк * отправляется в постель с Грязной Троицей» или…
…эта песня посвящается только тем, кто понял как неправильно, грязно и глупо все на самом деле, и которых до сих пор это колышет. Эта песня — посвящение мертвым друзьям, которых вы когда-то знали, а теперь забыли… Эта песня о жизни и любви, и надежде, когда три утра, вы прикуриваете от электроплитки и нечего есть, кроме жалких остатков пиццы трехдневной свежести, и ты хочешь напиться в говно, но никого нет рядом с башлями, и ты идешь в парк и сидишь до утра на грязной скамейке. Эта песня для всех, у кого умирали друзья…
Уоллес обрывает мелодию. Все кончено. Даниэль ничего не слышит — он стоял под монитором и оглох. Довольный Фальк потрясает автографом Ника Кейва — тот пригласил его на party, но он торопится на последний поезд. Юная классицистка, надув губки, говорит: «Если бы не Кейв, то их никто не слушал… Все на одной йоте, и где он только учился на скрипке играть?» Известно где, в консерве, в Мельбурне.