Если бы с обоих сторон конфликт равно понимался, то ни один древний князь не принял бы христианства. Те древние князья ценили честь выше жизни. Честь сопрягается с достойным местом князя среди своих предков и ныне живущих подчиненных. Теперь представим себе, что такой князь принимает христианскую веру, и всем ясно, что она заведомо отрицает все ценности, которыми жил его отец, его дед и весь народ. Вот уж позор, какого не бывало! Все будут на этого князя пальцем показывать. Авторитет и власть он потеряет мгновенно.
В такой ситуации принятие христианства совершенно немыслимо. Поэтому, если мы сталкиваемся с фактом принятия князем христианства, то это означает, что большой слой общества не обнаруживает в этом измену предкам и национальной традиции.
Это так же означает, что институт языческой религии либо слаб, либо не находит в христианстве опасности, поскольку не знаком с ним. Как мы знаем, времени для знакомства с христианством у славянского язычества было достаточно.
3. Таким образом, мы приходим к выводу, что угроза христианства народной традиции и языческой вере на Руси не осознавалась в такой степени, как это выражено сегодня в описанной выше доктрине.
Если мы обратимся к древним не церковным литературным источникам, то мы найдем в наших единство в описании Природы, проявлении воли бога и жизненной философии человека. Нам не всегда понятно — какого именно бога имеет в виду, например, авторы "Повести о Хмеле", "Повести о Горе-Злочастии или "Поучения Владимира Мономаха", но может быть авторы и не всегда отдавали себе отчет — о каком боге они пишут?
Собственно, это и есть двоеверие. Не ложь напоказ с вечной жизнью в конфликте, а жизнь в целостном понимании мира, в котором человек думает, что бог или боги какие были, такие и остались, просто попы говорят, что имеют новое знание и порой докучают им. Если не упоминать новых и старых имен, а говорить «бог» или 'Бог' , как это и говорилось славянами столетия до принятия христианства, то мир внутри человека остается тем же, каким был. Вера остается той, какая и была, и нравственные ориентиры не претерпевают изменений. А попы пусть служат своему христианскому богу, лучше обойти их стороной. Примета, что встреча с попом или монахом не к добру и лучше домой вернуться — отмечена уже в одиннадцатом веке.
Читаем "Повесть временных лет" за 1068 год. Летописец негодует: "Видим ведь, как места игрищ утоптаны, и людей множество на них, как толкают друг друга, устраивая зрелища, бесом задуманные, — а церкви пусты стоят; когда же оказывается время молитвы, молящихся мало оказывается в церкви."
Те, о ком здесь написано были людьми городскими, крещеными. Однако в том, чтобы сойтись на языческое игрище, — они не находили никакого греха. Это было столь же естественно, как и другие проявления язычества, и они происходили на глазах у летописца.
4. По всем этим представлениям оказывается, что церкви противостояла не организация жрецов, не осознанная языческая идея, а скорее привычная но не осознаваемая до конца народная традиция и такая же не осознаваемая языческая вера. Получается, что язычества как организованного религиозного института на Руси не было. Ибо некому было донести до сознания людей отношения язычества к христианству, которое предполагает идеологическую бескомпромиссность. Волхвы были, но социальной организации, института языческой веры Руси — не было.
В "Повести временных лет" за 1071 год находим историю столкновения в окрестностях Белоозера сына боярина Яна Вышатина с волхвами, поклоняющимися подземному божеству, вероятно Чернобогу. Обратим внимание на то, как ими начинает интересоваться Ян.
Читаем: "Ян же расспросив, чьи смерды, и узнав, что они смерды его князя, послал к тем людям, что были около волхвов, и сказал им: — Выдайте мне волхвов, потому, что смерды они мои и моего князя."
Выясняется, что волхвы — это просто не желающие подчиниться князю люди, которые пошли на преступное самовольство. О том, что они представляют какой-то религиозный институт — нет даже и намека. Но при этом для народа эти же волхвы оказываются носителями огромной власти. Эти волхвы, якобы, убивают знатных женщин и доказывают народу, что эти женщины похитили пропитание — поэтому на земле голод. Им верят, их боятся, их берегут.
Ян убеждает народ выдать волхвов самой сильной мерой. Одновременно эта мера оказывается и карикатурой на княжескую власть и достойна всех тех, кто говорит о великом и слаженном государстве Русь в одиннадцатом веке. Самой страшной мерой для народа оказывается заявление Яна: "Если не схватите этих волхвов, то не уйду от вас весь год". Действительно, терпеть год княжеского боярина — это оказалось выше сил народных, и волхвов выдали.