Премудрость в этой книге — категория не просто человеческая. Премудрость в Книге Притчей есть некая философская и поэтическая символизация творческого замысла Бога о Вселенной и человеке — замысла, который присутствует и в повседневном жизненном опыте людей.
“Вечно-женственная” символизация Премудрости Божией — причем символизация ни в коей мере не претендующая на исчерпание проблемы Неизреченного и Невыразимого Бога, — дань особой лингвистической специфике библейского мышления. Такие “женственные” и притом взаимосвязанные категории древнееврейского языка, как Священноучение и Мiровой закон в их единстве Ṯwrah), Интеллект (Ḇinah), Разумение, Раздумие (Ṯbwnah), Познание (Dʼaat), Праведность (Cadiqah) и др. мыслятся как некие проекции Божественной Премудрости в космическую и человеческую жизнь. И сам завершающий книгу монументальный и в то же время пленительный образ Жены Расторопной и Доброй выглядит одной из частных земных проекций Господней Премудрости.
Божественная Премудрость, как настаивает текст Притчей, проницает собой и Божескую и человеческую реальность, мужеское и женское, всеобщие и индивидуальные судьбы, внутренний опыт вельмож и простолюдинов, израильтян и язычников. И не случайно в тексте Притчей усматривается некоторое предвосхищение будущего универсализма христианства. Не случайна и существенная роль этой книги в последующей истории христианского богослужения, теологии, философии, искусства. Шире говоря — в последующей истории всей христианской культуры. Что же касается истории духовной культуры еврейского народа, — то в тексте Притчей угадываются будущие элементы поэтики и философского содержания Талмуда и Каббалы, не говоря уже о светской культуре ХХ столетия.
Поэтика
Поэтика книги Притчей Соломоновых во многом строится на парадоксальном сочетании огромных духовных смыслов, пронизывающих весь текст книги (о чем писалось выше) и миниатюрности, мозаичности элементарных, “ядерных” единиц текста: отдельных версетов-речений. Как правило, версет-речение состоит из двух образно и ритмически взаимозависимых полуверсетов; оба полуверсета связывает смысловой параллелизм.
В одних случаях этот параллелизм может проявляться в форме взаимодополнения. Напр., версет 11.30:
В других случаях этот характерный для библейской поэтики смысловой параллелизм может проявляться в форме контраста. Таков, напр., версет 12.11:
Но бывает и так, — и это вполне в духе древневосточных дидактических текстов, — что связь обоих полуверсетов может быть заведомо многозначной и по-разному трактуемой в различных ситуациях и контекстах. Перевод такого рода версетов представляет собой особую трудность и нередко нуждается в специальных комментариях. Таков, напр., версет 13.23:
Стилистический, равно как и содержательный, диапазон нашего памятника в его отдельных разделах и версетах огромен — от возвышенного космогонического гимна (8.22-31) или проникновенной молитвы (30.7-9) до просторечия или даже дразнилки (23.35).
Смысловое единство книги парадоксально дано в формах (или — точнее — заведомо дано через формы) огромного стилистического разнобоя. Это избавляет книгу от монотонности, от банализации ее высоких духовных содержаний. А за стилистической пестротой текста угадывается образ премудро устроенного Творцом многоединого Бытия. Так что одной из основных забот переводчика было стремление воспроизвести (по мере возможности) этот парадоксальный строй библейской назидательной поэзии в тех формах современного русского языка, которые, не гнушаясь наследием религиозной и народной словесности, все же имели бы некоторую связь с нынешней русской речевой культурой. И одновременно — учитывали бы мiровые и отечественные традиции перевода Книги Притчей.
10
См.: Сh.T. Fritsch, указ. соч., p. 793-794; S. Schroer. Zeit fuеr Grenzuеberschreitungen. Die goеttliche Weisheit im Nachexilische Monotheismus. — “Bibel und Kirche”, St., 49. Jg, 2 Quart., S. 105.