Наверное, это был сон, галлюцинация, поскольку я лежал на спине, глядя в низ кровати, где простыни, одеяло и покрывало сбились в одну кучу. Но когда у человека лихорадка, он приобретает как бы особое зрение, видит все и везде, вне зависимости от наличия предметов, препятствующих глазу.
Боль несколько привела меня в чувство, я попытался закричать, а затем повернулся на правый бок, который и терзало невидимое шило. И сразу же почувствовал, что оно исчезло.
Я увидел фигуру, стоявшую возле кровати; она медленно вынимала руку из-под простыни. Наконец, рука показалась полностью; она легла на покрывало, указательный палец был вытянут.
Фигура представляла собой человека, в потертой одежде, с желтоватым злым лицом, покатым лбом, подстриженного по французской моде, с темными усами. Его щеки и подбородок покрывала щетина, как если бы человек не брился пару недель. Фигура эта была зыбкой, словно клочок тумана. Заметив, что я смотрю на него, он отпрянул, и теперь я видел только руку, по всей видимости, самую существенную его часть. И хотя человек отпрянул и наклонился, он больше не был придатком пальца; он обрел плотность, консистенцию, которой не обладал прежде.
Куда и как он исчез, я не знаю. Дверь открылась, вошел мистер Скуэр.
– Итак! – радостным голосом воскликнул он. – Все-таки инфлюэнца?
– Не знаю… Думаю, что это снова палец.
IV
– Итак, он снова появился, – сказал Скуэр. – Думается мне, с этим пора кончать. Расскажите мне все.
Однако я был настолько слаб, настолько истощен, что был не в состоянии связно рассказать о происшедшем; видя это, Скуэр предложил изложить основное и ответить на его уточняющие вопросы. Затем он сложил все вместе, и получил более-менее связную картину.
– В этом деле есть одна важная и примечательная особенность, которая меня поражает, – сказал он. – Сначала – только палец, потом рука, вслед за ней – зыбкая фигура, как приложение к руке, без костей и плоти. И, наконец, преобразование завершилось; фигура обрела законченную форму и консистенцию, пусть и подобную желатину, но теперь самостоятельную, не являющуюся как бы продолжением пальца и руки. Одновременно с этим преобразованием, вы теряете жизненную энергию, ваше здоровье ухудшается. То, что теряете вы, приобретает этот объект, причем, посредством прямого контакта с вами. Это совершенно очевидно, не так ли?
– Не знаю. Может быть. Я не могу сосредоточиться.
– Это потому, что из вас вытянули способность соображать; это ничего, я буду думать за вас. Посмотрим, смогу ли я оказать на вашего гостя достойное воздействие, – подобно тому, как поступила с бастующими работникам компания, – которое отвадит его раз и навсегда. Впрочем, это я так, к слову.
– Не могли бы вы дать мне немного сока? – попросил я.
Я отхлебнул немного кислого лайма, но это не принесло мне облегчения. Слова мистера Скуэра не внушали мне надежды. Мне хотелось покоя. Я устал от постоянной боли, казалось даже, от самой жизни. Мне стало совершенно безразлично, поправлюсь я, или отправлюсь в мир иной.
– Он скоро вернется, – сказал инженер. – Как говорят французы, l'appetit vient en mangeant, аппетит приходит во время еды. Он навещал вас трижды, и не остановится. И если с каждым разом он действительно становится все сильнее, а вы слабеете, то это его посещение может оказаться для вас последним.
Мистер Скуэр потер подбородок, а затем сунул руки в карманы брюк. Эту привычку он также приобрел в Штатах. Если руки его не были чем-нибудь заняты, он засовывал их в карманы, словно их туда что-то притягивало. Дамам не нравился мистер Скуэр; они говорили, что он не джентльмен. Не потому, чтобы он говорил или делал что-то предосудительное, – просто он разговаривал с ними, прогуливался с ними, даже смотрел на них – держа руки в карманах. Однажды я был свидетелем того, как одна дама демонстративно повернулась к нему спиной, как только он в очередной раз поддался влиянию этой своей вредной привычки.
И вот теперь, стоя с руками в карманах, он внимательно осмотрел мою кровать и пренебрежительно заметил:
– Старомодная и неудобная. Четыре столбика и балдахин. Мне кажется, это совершенно лишнее.
Я находился не в том состоянии, чтобы вступать с ним в дискуссию. Мне нравилась моя кровать с раздвижным балдахином; не то, чтобы я им пользовался, просто он создает приятное чувство уединения.