– Если мне будет позволено, я очень хотел бы увидеть его, – сказал я.
– Да, сэр, – произнесла женщина, простая, грубоватая, среднего возраста, с глазами, полными слез. – Да, думаю, вы можете увидеть его, если не будете шуметь. Его состояние улучшилось, как будто он обрел новую жизнь.
Я осторожно поднялся по узкой лестнице с крутыми ступеньками и оказался в больничной палате. Она была освещена приглушенным красным светом. Я подошел к краю кровати, возле которой стояла медсестра, и взглянул на лежавшего человека. Вид его был ужасен. Его лицо было покрыто какой-то темной мазью, чтобы предохранить кожу от высыпаний, ее обезображивавших.
Передо мной лежал больной священник, и мне показалось, что я вижу перед собой глаза мистера Хексуорта, но с каким-то новым светом веры, религиозного рвения, любви. Губы шевелились, произнося молитву, руки были сложены на груди. Медсестра шепнула, обращаясь ко мне:
– Мы думали, что он покидает нас, но молитвы тех, кого он любил, достигли Господа. Он сильно изменился. Последние произнесенные им слова были: «Господь милостив. Если мне суждено выжить, то всю оставшуюся жизнь я посвящу только своей пастве, и умру среди нее»; сейчас он ничего не говорит, он молится. Но молится не за себя – за свою паству.
Я видел, как по щекам его текли слезы, но мне они казались капельками черного барана, сбегавшими по темным щекам. В этом теле была душа мистера Хексуорта.
Не произнося ни слова, я повернулся к двери, вышел, ощупью спустился вниз по ступенькам, вышел на улицу, и обнаружил себя стоящим на паперти церкви Файвелла.
– Кажется, с меня довольно, – пробормотал я.
Я поплотнее закутался в свое меховое пальто и уже готов был идти, как вдруг заметил хорошо знакомую мне фигуру мистера Фотерджила, двигавшегося по дорожке от калитки.
Я хорошо знал этого старого джентльмена. Ему было около семидесяти. Худощавый, лысоватый, с впалыми щеками. Холостяк, живший в маленьком собственном доме. Он обладал приличным состоянием, был вполне безвредным, но эгоистичным. Он гордился своим поваром и винным погребом. Всегда хорошо одевался и был аккуратен до чрезвычайности. Я частенько играл с ним в шахматы.
Я собрался было бежать к нему навстречу, но меня опередили. Мимо меня проскользнул его старый слуга, Давид. Давид умер три года назад. Мистер Фотерджил тогда опасно заболел тифом, и слуга не отходил от ни днем, ни ночью. Старый джентльмен, насколько я слышал, во время болезни отличался раздражительностью и требовательностью сверх обычного. Когда же болезнь отступила, и он был на пути к выздоровлению, ею заразился Давид, слег и через три дня его не стало.
И вот теперь слуга, приблизившись к своему прежнему хозяину, прикоснулся к своей шапке и тихо сказал:
– Прошу прощения, сэр, но вам не разрешено войти.
– Не разрешено? Но почему, Давид?
– Мне и вправду очень жаль, сэр. Если бы мой ключ мог помочь вам, я бы с радостью его вам отдал; но, сэр, в вас слишком много черного барана. Вам поначалу следует от него избавиться.
– Я не понимаю, Давид…
– Извините, сэр, что мне приходится вам говорить это, но вы никогда никому не сделали ничего хорошего.
– Но разве я не платил тебе так, как было условлено?
– Да, сэр, конечно, сэр; но вы платили мне за те услуги, которые я оказывал вам.
– И я всегда давал деньги, когда ко мне обращались с просьбой о помощи…
– Да, это правда, сэр, но это потому, что к вам обращались, а вовсе не потому, что испытывали сочувствие к нуждающимся, к больным и страдающим.
– Уверен, я в жизни никому не сделал ничего плохого.
– Это правда сэр, как правда и то, что вы не сделали никому ничего хорошего. Еще раз прошу прощения, что мне приходится это говорить.
– Что ты имеешь в виду, Давид?.. Я не могу войти?
– Нет, сэр, у вас нет ключа.
– Но, черт побери, что мне делать? До каких пор мне околачиваться здесь, снаружи?
– Видите ли, сэр…
– В этой сырости, холоде и темноте?
– Вам ничто не поможет, мистер Фотерджил, до тех пор, пока…
– Пока что, Давид?
– Пока вы не станете матерью, сэр!
– Что?
– Близнецов, сэр.
– Проклятье, но это невозможно!
– Но это так, сэр. Пока вы не вскормите их.
– Я не могу этого сделать. Даже физически это невозможно.
– Но это должно быть сделано, сэр. Мне очень жаль, но другого пути нет. Салли Букер готовится разрешиться от бремени, и роды будут очень тяжелыми. Врач сомневается, что все окончится благополучно. Но если вы согласны войти в нее и стать матерью…
– И вскормить близнецов? О, Давид, мне понадобится мужество и решительность…
– Мне не хочется этого говорить, мистер Фотерджил, но мне вас жаль, если вы откажетесь.