В своих зарисовках-полуэскизах Нефедов так же пытается ощутить бытие – как звук, как замысел. Может, они и в самом деле написаны плоско и незатейливо с технической стороны (художникам виднее!), но какой опыт души стоит за всем этим, какая смелость и богатство характера нужны для того, чтоб не бояться сути и не рваться к победе любой ценой.
Ян Бруштейн (выдержка из статьи):
«Происходило это осенью древнего 1970 года. Тогда моей юной жене в институте дали поручение: принять участие в переписи плодово-ягодных насаждений (и не такое еще случалось в те былинные времена)… Пуганые владельцы частных домов, садов и огородов всячески подлизывались. Одни думали, что за кусты-яблони будет взиматься новый налог, и просили записать поменьше. Другие надеялись на обильную компенсацию при сносе их владений и умоляли увеличить цифры максимально…»
В ходе прогулки строгие «инспектора» повстречали мужчину преклонных лет с «юношеским блеском неистово-синих глаз. Ему-то как раз было совершенно все равно, что мы там напишем про его сад, он жаждал общения и разговора о высоком.
Дедушка оказался художником Иваном Никандровичем Нефедовым. Несмотря на то что на заднем плане временами маячила странная нелюдимая женщина – его дочь, которой наш визит был явно не по душе, отпускать нас старому живописцу не хотелось. Он поил неожиданных гостей чаем, угощал ватрушками и крыжовенным вареньем и рассказывал об искусстве вещи, тогда мне совершенно еще неизвестные. Горестно упомянул о том, как был репрессирован и несколько лет провел в лагерях… А потом повел нас к сараю и начал вытаскивать и расставлять по саду свои странные и непривычные нашему, воспитанному на передвижниках, взгляду пейзажи. Только сейчас я осознаю, как он ждал от нас понимания! Но я отделывался какими-то путаными дежурными словами, и только моя всегда остро чувствующая жена вдруг выпалила: „Какой волшебный мир! В нем дышится легко“…
Мы уходили из этого сада уже поздним вечером, нагруженные плодами и банками с вареньем. Иван Никандрович провожал нас до калитки и все повторял: „Заходите еще, ко мне сейчас мало кто приходит…“ Но, увлеченные своей жизнью, а потом и заботами о народившемся сыне, мы больше так и не выбрались к старому художнику».
Под конец жизни Нефедов практически оглох. Как ветерана его все еще приглашали по торжественным датам в художественное училище, где он преподавал более двадцати лет, сажали за стол на почетное место, говорили важные поздравительные слова – про его талант, про его «вклад в культуру», – а он улыбался и ничего не слышал.
В 1976‐м художника не стало.
Можно много написать и нагородить о «своеобразии эстетики Нефедова», о его «панорамных планах» или «особенностях колорита», про которые так любят судить знатоки и коллекционеры, но зачем это делать, когда есть живопись?
«Лунная ночь», «Северо-Печорский край», «Ветер».
Вот крохотная елочка, затерянная в тундре, по веткам которой можно определить, где на картине север, а где юг.
Вот отсвет пламени на прикрывающих огниво от ветра мужицких ладонях.
Вот янтарно-красный закат на Урале.
Вот полосатый обод радуги, перешагнувшей за фиолетовый ручей.
А все это живопись Ивана Нефедова, точка отсчета. Он был первым из наших земляков, кто вышел на рубеж и задал планку, заговорил на своем художественном языке, утвердил саму мысль о том, что в Иванове – пролетарском ли, царском – возможно искусство.
У него было почти античное представление о мере – не о мере как умеренности, либеральном компромиссе, а о мере как об идеальном порядке вещей. В представлении Нефедова история человека постоянно соотносится с волею высших сил и законами природы, законами случая. Понятие меры таким образом связано с понятием гармонии и красоты, а не с опосредованным, демократическим культом золотой середины. Хотя дочь и рассказывала, что из заключения отец вернулся «мужиком», но Нефедов не спрятал свой талант под корягу, не уподобился окружающему захолустью. Он верил в то, что мир тянется к человеку, что человек здесь нужен. Да, природа неоднозначна (природа вообще и природа человека в частности), но она нам не враг, и по этой причине мы тоже, наверное, себе не враги.
…Шумно колышутся изумрудные липы. Мимо сенного подворья идет крестьянин с котомкой, за ним увивается кудлатая собачонка. Над благоуханными полями-всхолмьями, словно нарисованные, тянутся облака.