На телевизоре все в той же стране моего детства лежал сувенир, напоминающий корягу, которая запуталась в собственных ответвлениях. Ее подарил на шестидесятилетний юбилей моему деду ивановский мастер по фамилии Бровкин.
Сувенир назывался «Сплетение мыслей». Он был сделан из лакированной деревяшки, настолько причудливо завернувшей корешки, что, разглядывая ее под разными углами, можно было обнаружить в ней то клюв пеликана, то лапу льва, то спину крокодила, то голову верблюда.
С одной стороны выделялся профиль слона с вытянутым хоботом (выбоина сучка заменяла глаз), но стоило повернуть «сплетение мыслей» обратной стороной, как никакого слона уже не было и в помине, а на его месте раздувала капюшон индийская кобра.
Этот странный подарок, деревянная «каракатица», словно сплавлял всех зверей воедино, в образ некоего первозверя с рогами, щупальцами, копытами, бивнями, множеством ликов и возможностью толкований и метаморфоз в любую сторону.
Согласно античным мифам, подобные создания населяли остров волшебницы Кирки, которая многим отважным мореплавателям преградила путь домой своими хитрыми чарами.
У нас эта штука лежала на телевизоре самым мирным образом и никого не трогала.
Когда я уже вырос и работал журналистом, мне нужно было брать интервью у студентки-негритянки из Медицинской академии. Я пришел в гости к ней в общежитие и показал номер нашего журнала, на одной из страниц которого была реклама ювелирных украшений с фотографиями выпущенных изделий.
Девушка долго ее рассматривала, а потом сказала:
– Я бы не хотела такое украшение.
– Какое?
– Вот это.
– Но почему?
– Потому что это змея, – сказала негритянка категорично.
– Но она же не укусит!
– Все равно это плохо. У нас так считается, нельзя носить змею, – ответила девушка и перевернула страницу.
У нее на родине еще не забыли, что мертвая змея опаснее живой.
Пожалуй, лес отпугивал не меньше, чем притягивал.
Как-то раз я забрел в один из отдаленных уголков Уводьстроя, ближе к Иванкову, а был уже вечер, и когда я разбил палатку, вокруг сгустилась теплая июльская ночь.
Ни ветерка.
Я поднял глаза и по старой привычке нашел Кассиопею и Большую Медведицу – единственные созвездия, которые мне известны.
Луна побелела, потом пожелтела. В камышах кто-то плюхнул – не то бобер, не то нутрия. Я ел горячие макароны с тушенкой, а в костре потрескивали сухие дрова. Было спокойно и легко на душе. Я полез купаться. Лунная дорожка манила, как бегущий под ноги эскалатор.
Брр! Как холодно!
Черные блики играли на гладкой поверхности воды. Их колеблющиеся пятна резвились, словно нефтяные зайчики, которые, в отличие от солнечных, оживают по ночам. Их чернота была мерцающей и зыбкой.
Зайчики свободно сливались друг с другом, образуя подобие тончайшей пленки, которая как бы гарцевала на воде. Они были неуловимы – их словно кто-то выпустил, но не очень понятно, сверху или снизу они появились на водной глади.
Я оглянулся – огонь у палатки стал совсем маленький. Луна исчезла – на ее месте осталось клочковато-размытое пятно. Противоположный берег тянулся узкой темной полосой и почти сливался по контуру с небом.
Вода вдруг сделалась незнакомой и хищной, подозрительно упругой.
Я ударил пятками, точно отбрыкиваясь, резко повернул и поплыл назад к берегу. Стало неуютно, и хотелось скорее опереться ногами на твердую почву, до которой оставалось грести и грести.
Нефтяные зайчики плясали вокруг, и было ощущение, что еще немного, и река меня схватит, будто там водяной: не водяной – водяной, а вся эта черная масса воды с ее бликами глубины и есть водяной.
В общем, я перетрусил и, надеясь отбиться, колотил пятками вдвое энергичнее и сильнее обычного.
Только выбравшись на сушу, я сумел успокоиться. Огонь – весельчак! У него я согрелся и сам уже был готов беззаботно посмеяться над нелепыми страхами, испытанными мной во время заплыва. Тут пень зашевелился, и я юркнул в палатку, поклявшись больше ни разу в жизни не ходить в одиночку в такие жуткие места.
Утром вода была тихой и безмятежной, не таящей подвоха, но лик природы оставался по-прежнему глубок и неоднороден.
Щебетали птицы, воздух нес в себе прохладу и дымку рассвета, висящую над рекой неподвижно и чутко. Лесные мороки попрятались вглубь, в свои укромные норы.