«Какой понятливый молодой человек, — усмехнулся Дигр, — в его возрасте я не был столь смышлен. Хотя, конечно, на меня никогда не бросались разъяренные священники, да еще с палашами на перевязи…»
Убедившись в том, что Вулли отошел на безопасную дистанцию, такую, что до него невозможно было достать при помощи клинка, священник опустился на колени и закрыл глаза. Некоторое время он сидел неподвижно, молитвенно сложенные руки и сосредоточенное спокойное лицо говорили о высшей степени концентрации.
Достигнув того внутреннего состояния, при котором тело ощущалось, как прозрачная сфера, пронзенная светом, Дигр приподнял ментальный щит. Киллмен знал, что теперь все зависит от быстроты ментальных реакций и от того, насколько он свободен от страха. Рой слился со светом, который заполнял теперь его душу, и превратился в пустоту, исполненную божественного сияния. И впустил в себя Врага. Впустил для того, чтобы обратить во прах.
Едва приоткрылась брешь в ментальной защите священника, как что-то холодное и чужое метнулось в его сознание. Вслед за этим ощутилась боль. Нестерпимая, пронизывающая мозг отравленной стрелой. Но боль эта не причиняла страдания. Страдание есть следствие неудовлетворенных желаний, но Дигр был сейчас свободен от любых устремлений. Он сделался прозрачен, словно вода в горном ручье. И холоден, словно нож, остывающий в мертвом теле.
Метс уловил замешательство Врага. Должно быть, Дом никогда не сталкивался ни с чем подобным. Порожденный злом, Дом был готов сломать любое, самое сильное сознание, подчинить любой интеллект. Но сейчас он погружался все глубже и глубже — и не встречал ничего. Ровным счетом ничего, на что можно было бы воздействовать, — ни желаний, ни мыслей, ни чувств. Один лишь свет. Свет и пустота. Бездонная, напоминающая смерть своей беспристрастностью.
Впервые за всю свою жизнь, если таковой можно назвать пропитанное злобой и распадом существование, Дом испытал страх. Это было незнакомое чувство, и он не сразу в нем разобрался. Сперва ему даже показалось это состояние приятным, и он усилил его, насколько смог. Но тут же понял, что совершил ошибку: его верные воины — тысячи и тысячи бледно-лиловых поганок и черви, пожиратели плоти, — разом издали ментальную волну ужаса. Этот импульс настолько походил на предсмертный вопль несчастных, лишившихся жизни благодаря стараниям Дома, что он немедленно прекратил эксперименты.
И тут Дигр почувствовал, что настало время действовать, и впустил в сознание Желание — одно единственное, подчиняющее себе все силы души. Он стремился превратиться в огонь, стать разрушительным и всепожирающим пламенем. Он всегда был огнем, многие тысячи лет ему поклонялись никчемные людишки, пытавшиеся порой его обуздать. Но они вновь проиграли, и он вырвался из их пут. Он опять свободен! Он желает вырваться на простор!
Когда Дом понял, что попал в западню, было уже поздно. В безумной ярости он попытался выбраться из огненного кольца, но сотни факелов уже застили небо. То небо, которое было в нем самом, ибо другого он не знал.
Его мир, выстроенный с такой тщательностью, сплетенный из мириад воспоминаний, которые когда-то являлись воспоминаниями существ, живших своими, не имевшими никакого отношения к Дому, жизнями, — этот мир плавился и растекался. И не виделось спасения от пламени. И не было жалости в том, кто раздул его.
Жуткий ментальный вампир был всего лишь существом из рыхлой грибной плоти. И плоть эта вопила: жить, жить, жить! Дом кидался в одну атаку за другой. Но ни одна из них не имела успеха.
Ничтожество, жалкая двуногая тварь, которую совсем недавно он мог разорвать на части, вдруг стала чем-то совершенно иным. И Дом не понимал, с чем имеет дело, а силы постепенно истекали, заставляя угасать странный нечеловеческий разум. Он уже не испытывал гнева, безразличие снежным покрывалом постепенно укутало могучее сознание. Чужие воспоминания, что хранились в нем, угасли, остались те лишь, что принадлежали именно ему, Дому.
Перед внутренним взором возникла чета бледно-розовых поганок с золотыми прожилками на пурпурном воротничке; ажурная бахрома колышется при малейшем дыхании ветра. Огромный солнечный диск медленно поднимается над болотом. Солнечная змейка струится от темной стены деревьев, вздымающейся у кромки горизонта, и взбирается по его, Дома, телу. И он шепчет слова благодарности истинному Богу, дающему свет и тепло. И клянется принести жертву… Жертву, жертву, жертву… Образы размазались и, некоторое время просуществовав разноцветной кляксой, рассеялись в вечном мраке…