— С ним покончено. — Священник поднялся с колен и подошел к Паркинсу, изо всех сил сжимающему камень.
— Вы, вы уверены, командир? — пролепетал паренек, на всякий случай отодвигаясь от киллмена. — Я хочу сказать, вы уверены, что действительно справились с Домом. Может быть, это он заставляет вас так думать?
Дигр поежился: «Нынешняя молодежь ни во что не верит — ни в Бога, ни в черта, ни в действительность. Вот оно, тлетворное влияние времени! Они уже не доверяют собственным чувствам».
Более всего Роя раздражало то, что возразить было, в сущности, нечего. Действительно, если Дом способен вызывать галлюцинации, то где гарантии того, что ты не захвачен одной из них. И весь этот лес, и этот милый парнишка, и… «Стоп, — оборвал себя священник, — такие идеи пристало исповедовать адептам Нечистого, а не благочестивому служителю Господа».
— Знаешь, — сказал Дигр, — это мы сейчас проверим. — Киллмен резким прыжком подскочил к Вулли и, схватив за отвороты кожаной куртки, рванул на себя.
— Что вы делаете, командир?! — вскричал Паркинс. — Пустите!
— Проверяю одну из своих теорий, — дружелюбно объяснил Дигр. И новобранец полетел вверх тормашками.
Земля встретила беднягу суковатой корягой, которая покоилась именно там, куда он приземлился. Еще хорошо, что она лежала плашмя, а не торчала кверху. Разумеется, Вулли завопил во весь голос, чего Крысобой ни в коем случае не разрешал делать в Тайге. Пара сов, доселе дремавших на разлапистой ели, зловеще ухнули, захлопали крыльями и ринулись в сторону еще бледной, но уверенно набирающей силу луны.
— Слышишь? — прошептал священник. — Ты взбудоражил пол-леса. Это скверно, сын мой. Мы должны соблюдать осторожность.
Паркинс с ненавистью посмотрел на начальника стражи и выпалил:
— Вы одержимы бесом, командир, вот что я вам скажу. Должно быть, вы плохо служите вашему богу, если с вами случаются такие припадки. Неужели вы кидаетесь на каждого, кто ставит под сомнение ваши выводы и идеи.
Молодой человек все больше и больше удивлял Дигра. «Умен, несомненно умен, — думал метс, — и этот язык…» Вулли то и дело переходил от языка лавочников и торговцев, который был распространен в Нагрокалисе, к наречию служителей Аббатства, который был доступен не многим. «Странный парнишка, надо будет к нему присмотреться.» В глазах священника сверкнули озорные искорки:
— Видишь ли, я всего лишь хотел прояснить тебе твое заблуждение.
— Под угрозой насилия я готов отказаться от любого из своих убеждений, — потер шею Паркинс. — И если ваши аргументы основаны лишь на грубой силе, можете считать, что вы меня переубедили.
— Ну, что ты, малыш, — улыбнулся священник, — неужели я похож на человека, который пользуется подобными методами?
— Честно говоря, да! — хмыкнул Паркинс. — Впрочем… Мне любопытно, что же вы все-таки хотели доказать своей выходкой?
— Я хотел сказать, — смутился священник, — что, если бы ты оказался моей галлюцинацией, то, конечно же, не ощутил бы боли. Ты ведь действительно ее испытываешь, Вулли?
— Еще бы, — Паркинс потер ушибленный бок, — вы постарались на славу. Боль-то я испытываю, но ваше утверждение спорно во всех отношениях.
У Дигра вдруг засосало под ложечкой. Исподволь в сознание его вторглась мысль, странная, но одновременно и логичная. Избранный! Этот несуразный толстяк избран. Иначе как объяснить, что простой парень, родившийся в провинциальном городке, рассуждает, словно умудренный сединами священник. Кроме того, о рождении Спасителя говорится в Священной Книге: «И явится великий телом и духом, и дано Ему будет Знание, и сломит Он силы зла. И воцарится царствие Господне на земле. И расцветут сады плодоносные там, где пепел и кровь. И каждый зверь, большой и малый, станет подобен в кротости своей агнцу…» Священник с трудом удержался от того, чтобы упасть на колени. Осенив себя троекратно крестным знамением и двенадцать раз — по числу апостолов — поцеловав крест, он наконец совладал с поющей душой. Взяв себя в руки, он как можно спокойнее произнес:
— Отчего ты считаешь мое утверждение спорным, сын мой?
— Видите ли, командир, — засмеялся Паркинс, — существует великое множество парадоксов, над которыми бились воистину одаренные умы, но так и не сумели разрешить.
— Мне известно об этом, сын мой.
— Тогда вы, несомненно, согласитесь, Пер Дигр, что вы вторглись во владение одного из них. Вопрос о том, испытываю ли я боль, может быть разрешен только в том случае, если принять, что я существую сам по себе, а не только в вашем сознании, командир. Я могу сказать, командир: «Да, мне больно», — или: «Нет, мне не больно». Но что значит мое утверждение для вас? Если вы принимаете его, то, значит, соглашаетесь с фактом моего существования. Но сам факт моего существования недоказуем, ибо я могу являться всего лишь вашей фантазией. Таким образом, вы ничего не доказали своим, в высшем степени гнусным экспериментом…