Надо признаться, я никогда не считала Мари подходящей парой для Йоси, слишком молода, на десять лет его моложе, неопытна, а у Йоси тоже нет большого опыта отношений в совместной жизни и всего такого, в том-то и дело, ему скорее нужна была ровесница, женщина пожившая, которая могла бы восполнить его нехватку опыта, которая понимала бы его и направляла, в общем, женщина, которая ищет не прекрасного принца, а мужчину, настоящего, и принимает его со всеми недостатками, маленькими слабостями, перепадами настроения, со всеми хорошими и плохими сторонами, принимает, а не трясет точно грушу, как часто, слишком часто делала эта безмозглая дурочка Мари, — простите, меня занесло, я вовсе не считаю эту девушку безмозглой, отнюдь, она была просто слишком молода, а так даже нравилась мне, мы с ней неплохо ладили для свекрови с невесткой, но моему сыну она не подходила. Вот. И все. Поначалу она была слишком кокетлива и (в моих устах это может показаться непоследовательным) слишком красива, иначе красива, чем я, я со своей красотой просто живу, да, и не вздумайте смеяться, а Мари — та ее культивировала, хотя на самом деле все-таки была далеко не так красива, как я, и вдобавок ко всему характер у нее был мерзкий, никаких, видите ли, компромиссов не допускала, а ведь быть женщиной — это трудный путь от компромисса к компромиссу, не правда ли? Как по-вашему? Если бы она немного снизила планку, по крайней мере та ссора не была бы такой окончательной, так похожей на убийство, потому что эта девушка (я была там! я все видела!) убила свою будущую семью! Прилюдно!
Ссора вспыхнула внезапно, с какой-то фразы разговор вдруг пошел на повышенных тонах, Мари побагровела и кричала, брызгая слюной, Йоси и вовсе орал, окаменев лицом, не глядя на нее, они выложили друг другу все мыслимые претензии — совместная жизнь, привычки, сексуальные проблемы, — семья помалкивала, кто смотрел в одну точку, кто в потолок, в пол, в свою тарелку, на часы, кто, наоборот, как я, глядел то на Йоси, то на Мари, кто, может, и пытался вставить слово, прервать поток брани, не знаю, но только Мари вдруг успокоилась. «Я от тебя ухожу». Она почти прошептала эти слова, но в такой тишине все присутствовавшие хорошо расслышали, как она сказала моему сыну, что уходит от него. И мне стало так больно, словно кислоты налили в матку, она разъедала живот до самого низа, и это было как будто второе рождение Йоси, рождение из одной только боли и крови, рождение на смерть.
Мари наконец вскочила. Йоси уже ни на что не реагировал, уставился на свою вилку, выпятив верхнюю губу, потупил голову, пряча глаза, и опять: «Йоси, я от тебя ухожу», — повторила она, Йоси крутанул вилку, потом положил ее на стол и кивнул, так ничего и не сказав, только кивнул, слегка дернул головой, а мы все, Рабиновичи, смотрели на него, не зная толком, что делать, что говорить, что чувствовать, и, только когда захлопнулась дверь, мы поняли, что Мари ушла. С того дня Йоси все больше распускается, полнеет, да нет же, я уверена в этом, он еще возьмет себя в руки, встретит кого-нибудь, заведет детей, но когда? Не слишком ли поздно? Доживу ли я? Йоси скоро сорок, и мне тревожно, я всегда тревожилась за Йоси, еще когда он был совсем маленьким, он в детстве часто болел, а в кибуце, надо сказать, дети сплошь и рядом умирали от менингита и полиомиелита, да и эпидемии случались, холера например, в общем, мёрли дети как мухи, а я до того любила этого мальчонку с таким тонким личиком, совсем непохожим на меня маленькую, да, я не боюсь это сказать: я была некрасивой девочкой, зато счастливой, у меня было замечательное детство, я это знаю, хоть и очень смутно помню жизнь в местечке, но это радостные воспоминания, в памяти остались туманные картины, сценки, полные жизни, — хасиды танцуют на улице, держась за руки, праздник, и все поют, красивые, очень красивые старые лица в свете свечей шабата, густой белый снег, приглушающий все звуки, низкое грозовое небо, зеленые глаза Ривкеле — мне так ее не хватает, Ривкеле, старшей сестры, всегда готовой помочь, поддержать, побаловать меня, младшую, я хорошо помню ее лицо, такое ласковое, а вот отца я почти не помню, помню только, что они с матерью все время ругались, пока мать однажды его не выгнала, и он с горя стал пить во всех окрестных кабаках, а вместо него пришел его брат Звулун, которого мы прозвали кротом, потому что у него было странное лицо, вытянутое вперед, с высоким скошенным лбом, и я до сих пор не могу понять, как мать могла с ним сойтись? А ведь это он — отец Арье, брату я никогда об этом словом не обмолвилась, таких вещей не говорят, но, когда мать забеременела Арье, она уже год не спала с отцом, а Звулун уж так ее обхаживал, он был из тех, кто подбирает крошки, Звулун-то, он давал ей деньги, приносил нам одежду, часто они подолгу беседовали вдвоем, Звулун с матерью, и с ним, только с ним одним она улыбалась, видно, была счастлива, я не сужу ее, Боже сохрани, ей так хотелось немного любви, немного человеческого тепла, как хочется всем нам чувствовать мужские руки, обнимающие тебя, крепко сжимающие, чувствовать себя любимой.