Хотя на вид серебряные братья были как близнецы, видно, был у них старший. Заговорил тот, кто вошел последним, замкнув шествие:
— Здравствуй долго, Константин Крылатый. Дошли мы до тебя с доброй вестью: знаем твоего кровного обидчика, что убил твою птицу. Знаем и представим тебе на суд.
Откуда они знают? Не то что браконьера — откуда вообще знают, что в Гаврика стреляли?
Почему-то хотелось противоречить серебряным братьям, и Костя быстро сказал:
— Гаврика не убили, только крыло пришлось ампутировать. Вон он прячется.
Но предводитель братьев возразил веско:
— Убили. Не до смерти, но убили.
Костя не нашелся, что ответить. В самом деле, почти что убийство: лишить аиста полетов.
— Мы знаем твоего кровного обидчика. Он и в тебя рад стрелять. За то, что летаешь.
Намек? Неужели и об этом тоже знают?! О вечернем выстреле, о дробинке в бедре, о том, как чудом не задело Дашку?!
— Знаем и представим тебе на суд. Он твой.
Костя почувствовал отвращение. Отчасти и испуг, но больше отвращение.
— Зачем он мне? Если он пойманный браконьер, надо в охотинспекцию, так, кажется?
— Что казенное наказание? Оно ему не кара. Накажут малыми деньгами.
— А что могу я?
— Подними его в небо и отпусти. Пусть летит сам — без крыльев. Так справедливо.
Теперь испуг далеко пересилил отвращение.
— Это же убийство!
— Это справедливость. Слово нам сказано. Слово золотое. Злые и подлые — плотина на пути к счастью. Не жалеть злых и подлых — будет всем счастье, всей земле. Ты начни, подай пример. Все мы братья слышали слухом духовным. Сидели по разным комнатам, разом всем откровение: Слово сказано, верное Слово. Век серебряный был — золотой будет! Век бога милостивого прошел, грядет век бога карающего.
Счастливая убежденность светилась в глазах серебряных братьев.
Костя сказал смущенно:
— А я думал, вы из какой-нибудь секты, вроде раскольников. Христиане же велят возлюбить ближнего, так?
— В Библии сказано: отделять пшеницу от плевелов. Нынче времена замутились, потому что плевелы с пшеницей перепутаны. А что христиане или нет — все едино. Бог везде. Даже у язычников.
Лоська до сих пор наблюдал нежданных гостей молча, хотя и с явной иронией. А тут спросил:
— А что, разве бывали времена, когда пшеница отдельно, а плевелы отдельно?
— Не бывали. Потому и не бывало золотого века, одни мечтания. Но будет! Слово нам сказано, что будет!
— И для золотого века нужно того браконьера — как вы сказали? Поднять повыше и отпустить, чтобы спускался без парашюта?
— Не браконьера. Оно пустое слово не по сути. Убийцу! Злобного убийцу! Который всем застилает пути в золотой век.
— А начать должен Костя?
— Да. Он крылатый, он послан из золотого века к нам. В образе ангела-мстителя. Который с огненным мечом.
— Ну поздравляю, атаман. Теперь с тобой все ясно. А ведь правда: есть там такой персонаж — ангел с мечом. А говорят: любовь там сплошная. Любовь-то любовь, а без меча и ангелам не обойтись.
Костя сейчас жалел, что сразу, едва прибежала Дашка с новостью, не догадался позвать Сапату. Вот кто ответил бы этим елейным братьям. Елейным-то елейным, но страшным тоже в своей решимости. Но теперь-то при них Костя не мог звать на подмогу, не мог показать, что не способен ответить сам за себя!
— Нет, я не буду.
— Тогда отныне кровь падет не на него — на тебя!
Предводитель повернулся к двери, и все братья за ним. И без поклонов, не прощаясь, зашагали прочь. Опять в ногу. Только предводитель вошел последним, а теперь шагал впереди.
Все молчали в комнате, пока совсем не затихли шаги.
— Вот такие нынче пустынники и анахореты, — сказал наконец Лоська.
— Но ведь они тоже в чем-то… — Дашка заговорила с несвойственной ей робостью. — Выходит, тот и дальше будет стрелять, в кого захочет?
— Молчи, Дашка! Не понимаешь, так молчи! — закричал Костя. Он и не помнит, когда в последний раз кричал на сестру, и тут вот получилось.
Дашка пожала плечами и молча вышла.
— Пустынники и анахореты! — зло повторил Лоська.
— А я думал, тебе на них смотреть забавно. И что тебе вообще все забавно. Шекспир сказал, да? — «Весь мир театр».