Маленькую фигурку перед развилкой он заметил издали. Упал вниз по-соколиному, выровнялся у самой земли, налетел сзади, схватил под мышки и взмыл вверх.
— Сумасшедший! Уронишь!
Но Костя не слушал, долетел до озера и только там опустился на узкий пляж.
— Ну здравствуй.
— Здравствуй! Так же можно умереть со страху! Вдруг сзади как схватишь!
Но было видно, что от такого страха Нина умереть не боялась.
Он ее притянул, чтобы пристегнуть, но одновременно и обнимая.
— Полетели?
— Да. Только давай высоко-высоко, хорошо? — И добавила, как бы оправдываясь: — Чтобы снизу меня не разглядеть.
Но Костя понял, что не потому она хочет высоко, чтобы не увидели ее снизу, а чтобы по-настоящему ощутить небо, ощутить простор. Но почему-то стесняется признаться.
— Ага. Давай высоко-высоко.
Они взлетели. Над озером подъем давался тяжело, но Костя полетел в сторону песчаных холмов: с утра они хорошо прогрелись на солнце, и над ними должны быть мощные восходящие потоки.
И точно, их подхватило и стало плавно возносить вверх. После тяжелой работы на подъем, когда тесное соприкосновение с Ниной не имело никакого значения, не ощущалось как радость, особенно хорошо было расслабиться в невесомости.
Летая с Дашкой, Костя никогда не испытывал ничего похожего на то растворение, которое случалось с ним временами в одиноком полете. Но сейчас ему показалось, что его охватывает такое же состояние, может быть, даже более удивительное, оттого что вдвоем. Только бы Нина не вспугнула каким-нибудь пустым словом. Но Нина, молодец, хотя и летала с ним всего второй раз, а про растворение вовсе и не знала ничего, почувствовала особенность минуты и молчала.
Один он испытывал завораживающее чувство преодоления своей ограниченности — во времени, в пространстве. Теперь же больше: он преодолевал и одиночество, исчезала их с Ниной взаимная отграниченность; не только Костино, но их общее двойное Я наполняло сейчас это небо, этот простор… Мы вместе, мы вмещаем, мысли совмещаем, вещие мысли, мы-сли, мы слились… Нет, он бы не мог объяснить переживаемое словами. Да, к счастью, и не надо никому ничего объяснять: Нина чувствует то же, а остальных не касается… Мы вместе, вмещаем вещие мысли: мы-сли-лись… Выше… Выше… Небо становилось все синее, почти фиолетовым — не исчезло ли земное притяжение, не растворятся ли они совсем в бесконечности?
Хотя и завораживающее состояние, но долго выдержать такое невозможно: такое полное растворение, что уже страшно. Костя резко взмахнул крыльями, заложил вираж. Ветер засвистел в ушах, зашевелил волосы.
— Ой, — только и выдохнула Нина. — Ой, как это…
Чтобы окончательно стряхнуть наваждение, Костя убавил площадь крыльев, и они с Ниной, набирая скорость, заскользили, как с горы. Костя ожидал, что Нина запричитает вроде Дашки: «Ой, страшно!» Но Нина закричала:
— Вот здорово! Быстрее! Давай быстрее!
Костя увеличил стреловидность, переходя в пике. От плотности встречного воздуха стало трудно дышать. И только когда почувствовал, что срывается в штопор, стал осторожно отводить крылья, переходя в горизонтальный полет.
— Ой, как!! Дошло до каждой косточки!
Костя посмотрел вниз, сориентировался. Оказывается, они здорово приблизились к дому.
— Сейчас покажу тебе Цветочную поляну — любимое место у нас с Дашкой, сестренкой. Сейчас… Еще немного. Вон слева впереди. Вон…
На поляне что-то происходило. Какая-то суета. И поляна не казалась больше кусочком цветного ситца, брошенным среди зеленого бархата леса, — просто желто-бурое пятно… Костя ринулся вниз.
Ниже, ниже. Бегают какие-то мужчины. Нет, и женщины тоже. Костя резко приземлился, стукнулся пятками, чего, с ним обычно не случалось. Отстегнул Нину, почти отшвырнул.
— Костя, что?!
На поляне происходило сражение. Бескровное. Мужчины и женщины, хохоча, вырывали пучками цветы и бросали друг в друга: Что не было вырвано, было вытоптано.
— Прекратите!!
Костя бросился в самую свалку, туда, где несколько женщин навалились на одного мужчину и хлестали его пучком иван-чая, изображая экзекуцию.
— Прекратите же!!
Все были пьяны.
— С нами сам Константин Кудияш! — закричала одна из женщин. — Я перед вами преклоняюсь! От всего полного сердца и большой души!
Она вырвала особенно большой пук цветов и бросила в Костю.
— Прекратите! Что вы делаете?!