— Константин Кудияш, я перед вами преклоняюсь! Но вы, наверное, не русский! Где ваша широкая натура? Любить — так любить, гулять — так гулять! А вам какой-то травинки жалко!
— Убирайтесь! Убирайтесь!
Некоторые, трезвея, стали собирать какие-то пожитки.
— Нет, но почему он командует?! Отдохнуть нельзя простому человеку! Тут что, его поместье?! Нашелся барин!
— Иди-иди, не связывайся. За него, знаешь, за летунчика!
Компания потянулась с поляны. Женщина повернулась к Косте:
— Вы тоже хороши. Всю прогулку испортили. И из-за чего? Из-за каких-то цветочков. Да их тут!.. Цветочки дороже людей, так? Пользуетесь, что знаменитость, а то бы мы вас…
— Нет, но почему…
— Иди-иди, не связывайся.
Компания удалилась.
Крепкий иван-чай был почти весь вырван с корнем. Слабые стебельки колокольчиков, те, что не вырваны, были затоптаны. Васильки, когда их рвали, обрывались у самых головок, и теперь стебли стояли как бы обезглавленные. Некоторые упрямые ромашки пытались устоять, наполовину сломанные. И втоптанное в землю зеленое месиво, где уже не поймешь, что было до нашествия, точно после стада носорогов. Бутылки, банки, бумаги, огрызки огурцов.
Костя взлетел к знакомому гнезду. Гнездо было цело, но пусто. Ни родителей, ни малышей.
Подошла Нина.
Костя мотнул головой, показывая на разгром вокруг:
— Вот. Вместо Цветочной поляны. Как саранча.
— Какой ужас!
— Знаешь, если бы они продолжали, если бы не ушли, я бы… Я бы не знаю что! Мне хотелось бить их ногами!
— Ну что ты! Так тоже нельзя! Нужно объяснять, воспитывать.
— Таких воспитаешь…
— Какой ужас! Как свиньи.
— В том-то и дело, что не свиньи. Свиньи — приличные животные. В том-то и дело, что люди.
— Так ужасно… Все настроение… Ты меня отнесешь? Мне пора.
Костя молча пристегнул ее. Взлетел.
Уже на высоте Нина сказала:
— Ты тоже не прав, что так злился. Может, они не со зла. Выпили, стали веселиться. Люди все-таки. Надо по-хорошему.
— Ах, не со зла! Ах, люди все-таки! Слышал! Саранча тоже не со зла объедает… Ну а ты — ты в пьяном виде тоже топчешь все живое?
— Я вообще-то не пью.
— Вот именно. А они почему-то пьют. И их нужно скорей пожалеть!
— Может, их плохо воспитывали…
— А тебя хорошо воспитывали, чтобы ты не пила? С пеленок пичкали антиалкогольной пропагандой?
— Нет вообще-то. Но я…
— Вот именно: одних почему-то не надо воспитывать, чтобы не пили, чтобы не воровали, — сами догадываются, да и не тянет; а другие пьют или воруют, но не виноваты, потому что их вовремя не воспитали!
— Но они ж повеселились только…
— А слыхала случай? Пьяные веселились, встретили девчонку и от веселья бросили в воду: пусть, мол, изобразит нам русалку — ради одного веселья! А она не умела плавать и утонула. Ей легче, что не со зла, а от веселья?
— Ну что ты! Во всех людях есть что-то хорошее. Во всех! Только надо людей любить!
— Нет людей вообще! И нельзя их любить вообще! Все разные, и относиться по-разному — кто что заслужил!
Нина замолчала. Но чувствовалось, что она не согласна.
Они уже пролетели развилку. Показались «Козлики».
— Ты меня в стороне опусти, чтобы не заметили.
Костя молча приземлился на дороге. Отстегнул.
— Спасибо. Так было чудесно все. Если бы…
— Да, если бы…
— Ну до свидания. Прилетай.
— Ага, прилечу.
И он быстро взлетел.
«Так было чудесно все». Уже и забылось, как было чудесно. Все стерло сначала цветочное побоище, а после спор. Ах, надо воспитывать! Ах, все хорошие в душе! А они как саранча… Так что же с ними делать, с саранчовыми?!
Этот же вопрос часто задаю себе я. В особенности после очередной выходки соседа. Да, после очередной выходки. На днях вот явился домой среди дня, когда никого в квартире, и заперся изнутри на крюк. Стали подходить постепенно другие жильцы — не попасть в квартиру. Звонят, стучат — без толку. Решили, заснул в пьяном виде, не слышит. Стали вызванивать его по телефону. Так ведь подошел! И объявил: «Когда захочу — тогда и пущу. А пока перето́пчетесь!» Тогда бросились в милицию. Пока те приехали, еще прошло два часа. Приехали наконец, а он открывает, хохочет — пошутил. И что же? Ничего. Перетоптались. Милиция только пальцем погрозила: ай-яй-яй, нехорошо так шутить! А у мамы ночью снова приступ, вызывали «неотложку».
Что он чувствует при этом? Что за удовольствие — издеваться над ближними? Я не могу не то что понять, но даже вообразить. Как будто существо совсем другой породы.