Я с ним поговорил опять — с Василием Никитичем, — когда тот протрезвел. На этот раз он изображал не дурачка, а чуть не мудреца:
— «Не полагается… Не по правилам…» А живая жизнь — она вся не по правилам. Или не знал? «В прекрасном и яростном мире» — слыхал такое? Яростном! А иначе скука…
Ну и ну!
Костя летел и думал о Дашке: придется все ей сказать. Она ведь возвращалась с Цветочной поляны как раз тогда, когда Костя вылетал из дому — значит, эти появились там совсем вскоре после нее. Задержалась бы на полчаса…
Дашка перед домом вычесывала Лютца. Потом из вычесанной шерсти она сама вязала свитеры, шарфы, шапочки. Вот и Костя, когда холодно, надевал наверх шапочку Дашкиной работы. А отец носил специальный пояс от радикулита. Да, от ньюфаундленда шерсти как от хорошей овцы.
Увидев спускающегося Костю, Лютц не вырвался от Дашки и не запрыгал против обыкновения — любит, когда его вычесывают. Костя приземлился и медленно пошел к Дашке, чертя крыльями по траве. Та посмотрела на брата насмешливо:
— Ну чего ты, будто кислое яблоко съел? А мне уж мама рассказывала-рассказывала про этого мексиканца! Я думала, ты тоже до сих пор счастлив.
— Слушай, Дашка, там, на нашей поляне… Ну в общем, ее всю истоптали.
Дашка так дернула гребень, что Лютц взвыл от боли.
— Кто?!
— Я не знаю. Какая-то компания. Я их прогнал, да поздно.
— «Прогнал». Эх ты!.. Надо было милицию! Или егеря! Чтобы акт! Чтобы штраф. «Прогнал»… А Зябел?! А Зика?! А маленькие?!
— Гнездо цело. Гнездо совершенно цело! Его же и не видно, если не знать.
— Шума, наверное, испугались ужасно. Никто не свалился из маленьких? Ты пересчитал?
— Гнездо совершенно цело, но в нем никого нет.
— Летим!
— Может быть, они вернутся. Может быть, они просто испугались и спрятались!
— Летим!
На опустошенную поляну Дашка как будто и не взглянула, как будто ей вытоптанные и вырванные цветы — все равно.
— Помоги мне лестницу… Только не взлетай, не взлетай! Вдруг вернулись — снова испугаешь!
Дашка долго не спускалась, и Костя уже надеялся, что зяблики вернулись. Но когда она наконец спустилась, можно было ни о чем не спрашивать.
— Слушай, Даш, они, наверное, где-нибудь прячутся. Успокоятся и вернутся. Может быть, завтра. Ружья у них не было, у тех.
— А на что камни?
На обратном пути Дашка молчала. А по телу ее несколько раз волной прошла медленная судорога — плотно пристегнутый, Костя чувствовал очень хорошо.
Дома Дашка наконец заговорила и никак не могла остановиться:
— Зябел ко мне тогда подлетел и говорит: «Зи-ка». «Зи-ка», а потом такая россыпь. Знаешь зябличью россыпь в конце — как подпись с завитушками. Самое главное, в глаза посмотрел! И не боялся меня, наполовину ручной. Не боялся меня, значит, поверил. А когда там по поляне эти бегали… Вдруг он подумал, что и я такая же? Он разве может людей различать? Все огромные, все на двух ногах. Может, он и им сначала поверил? Звери легко верят в хорошее, за это их и бьют… А ты: «прогнал»! Надо было им такое устроить, чтобы на всю жизнь!
— А что еще я мог? И закона нет — за цветы. Там не заповедник.
— Ты все мог! Ты же Кудияш — мировая знаменитость! Если бы ты потребовал!.. Да узнать фамилии, ты бы прилетел, где они работают, рассказал бы — чтобы им никто руки не подал! Чтобы бойкот!
— Тоже так нехорошо — спекулировать своей знаменитостью.
Костя и вправду никогда не требовал никаких привилегий, не просил к себе особенного отношения — и привилегии ему давались, и отношение всегда бывало особое, но без его просьб.
— Почему — спекулировать?! Использовать для хорошего дела! Ты ж не просишь, чтоб тебе продали экспериментальную модель!
Это намек на отца с его любимой красной «анитрой». И Костя тотчас заступился за отца:
— Папа тоже не просил, ему сами предложили. А ты бы, между прочим, если б могла, не вылазила из-за руля!
Зря Костя об этом. У Дашки горе, а он ей припоминает какую-то чепуху.
— А ты!.. А ты!..
Дашка выбежала, хлопнув дверью. Ну вот, разругались не из-за чего. Косте было жалко Дашку и совестно: надо было с нею сейчас поосторожней.
И ведь согласен Костя с сестрой: нельзя так все прощать. Только он не знает, что делать. Воспитывать, как говорила Нина? Что же их воспитывать, если уже взрослые люди? Как говорил Сапата? Революция в человеке? Он тоже не знает, как ее устроить, революцию в человеке.
Так что же с ними делать?
Вот даже Дашка его не понимает. И Нина — по-другому, но тоже не поняла…