Я подполз к скамеечке, на которой сидел папа, и стал из любопытства щекотать его пятки. Сначала потихоньку, потом сильнее. Папа пришел в ярость. Он хотел дать мне пинка, но в этот момент мама внесла кипящий самовар. Папа снова сел как ни в чем не бывало.
Вскоре к нам стали собираться приглашенные. Первым пришел раввин, за ним — даян, а за ним — богач реб Мэхл Гурвиц. Они поздравили маму и папу и поздоровались со мной.
Я рассматривал гостей. Больше всего мне понравился раввин, маленький, тощий человечек с длинной белой бородой, дрожащими руками и доброй улыбкой в прищуренных, слезящихся глазках. Даян был повыше раввина и намного моложе, лет сорока. На правой щеке у него была бородавка. Говорил он не торопясь, с расстановкой, наслаждаясь каждым сказанным словом.
Богач реб Мэхл, дородный господин с подстриженной бородкой, мне не очень понравился. Слишком уж много было на нем золота. Золотые перстни на пальцах, золотая цепь с золотыми часами и полный рот золотых зубов. Меня разозлило, что раввин с даяном говорили с ним почтительно, хоть он и был не особенно ученым человеком.
Гости уселись за стол. Напротив меня сел раввин. Он рассматривал меня своими подслеповатыми глазками и удивлялся, что я сижу и веду себя как взрослый.
Некоторое время все молчали. Мама стояла в стороне и любовалась мной. Кто не видел мою маму в эту субботнюю ночь, тот не видел красоты.
Первым взял слово раввин. Он провел рукой по длинной белой бороде и сказал:
— Говорят, ты хочешь рассказать нам о рае? Ну что ж, послушаем, что творится в раю.
Я встал и сказал, что готов рассказать обо всем, что я пережил в раю до моего рождения, но с условием, что раввин, даян, богач и мой папа поклянутся никому ничего не рассказывать. Маму я от клятвы освобождаю, потому что верю ей на слово.
Хоть и не по сердцу была им эта затея[32], но выбора у них не было. Гости должны были встать, поднять руку и повторять за мной слово в слово:
— Мрак ночной и лунный свет, я клянусь хранить секрет, кто секрет сохранит, того Бог сохранит.
После клятвы все сели на свои места, и я обратился к маме:
— Мама, будь так добра, занавесь все окна, заткни все щели, чтобы, не дай Бог, ни один ветер не прокрался в дом и не подслушал. Любой ветер по природе своей болтун, доносчик. Разбалтывает все кому ни попадя: хоть вишне в саду, хоть крылу мельницы.
Мама, чтоб ей не болеть, сразу же принялась выполнять мою просьбу: она заткнула щели и занавесила окна. Настроение у всех было очень торжественное. Если мне не померещилось, у раввина даже дрожала борода.
Я приложил палец ко лбу, решая, с чего начать. Подумав немного, я в конце концов решил рассказать, как ангел Шимен-Бер выпроводил меня из рая, — ту историю про глиняный нос. Ангел Шимен-Бер вышел у меня таким живым, что раввин даже за голову схватился:
— У-ва! У-ва! Ангел — и такой пьяница! У-ва! И что, в раю на это закрывают глаза?
Я сказал им, что на Шимен-Бера никакие упреки не действуют. В раю к этой беде давно привыкли. Если Шимен-Бер забывает иногда бить свою жену, уже хорошо.
— Так этот злодей еще и жену бьет? — возмутился раввин. — Караул, люди добрые, караул!
— Еще как бьет, ребе. Его жена, ангелица Зисл, которая почти всегда на сносях, ходит с подбитыми глазами и в синяках.
— И это в раю-то! Конец света, — печально вздохнул раввин. Даян, богач и мой папа вздохнули вслед за ним.
Пока я рассказывал об ангеле Шимен-Бере, богач реб Мэхл Гурвиц все время трогал свой нос. От меня он узнал, почему его нос немного курносый.
— Ну-ну, — ворчал он, — его счастье, что он живет не на земле, а то я подал бы на него в суд.
Да будет вам известно, что богач реб Мэхл Гурвиц очень любил судиться. Чуть что, сразу же подавал в суд. Процесс против ангела Шимен-Бера он бы на сто процентов выиграл.
Я пожалел, что вообще заикнулся об этой истории. Ну что мне понадобилось рассказывать ее таким набожным людям? Они не могут вынести этой правды. Но раз уж я начал, пришлось рассказать до конца.
Даян реб Цодек откашлялся и попросил меня сказать, каковы приблизительно размеры рая. То есть, добавил он, ему интересно, какова площадь рая.
Я ответил, что рай, не сглазить бы, достаточно велик. В нем четыреста тысяч квадратных миль. На востоке он граничит с турецким раем, на западе — с православным. На юге он отделен двумя тысячами облачных завес от земли, а на севере огненным морем — от ада.
— У-ва! У-ва! — произнес даян и схватился за голову.
— Диво дивное! — произнес раввин и схватился за бороду.
32