Писунчик задумался. Он приложил палец ко лбу. Я стоял и ждал, что он решит.
Над головой Писунчика пролетела птица и чирикнула: пи-пи. Все птицы знают моего друга Писунчика. Они любят его и здороваются с ним. «Пи-пи» значит на птичьем языке «Писунчик».
— Мы сегодня не пойдем в хедер, — в конце концов промолвил мой друг.
— А как же ребе Меир-пархатый, наш геморе-меламед? Он же нам завтра вкатит.
— Пусть этот кат на землю катится, — махнул рукой мой друг.
— Пусть! — согласился я. — Пошел этот дурень на землю!
Мы еще немного постояли, прислушиваясь к щебетанию птиц. Подышали запахом травы.
— Полетели, Шмуэл-Аба!
— Куда, Писунчик?
— Мы летим в имение царя Давида.
— В имение царя Давида? Нас туда пустят?
— У меня там есть друг, он пастух в имении, пасет овец, его зовут Лейбеле[55]. Я его уже сто лет не видел.
— Это далеко отсюда, Писунчик?
— Два часа лета на восток, Шмуэл-Аба. Наш царь Давид богач хоть куда. Целыми днями в золотой короне обходит он свои владения. Он идет, заложив одну руку за спину, и наблюдает, как работают ангелы, осматривает свои поля. Ему, этому царю Давиду, очень нравится, когда поют его псалмы. Он считает свои песни самыми прекрасными в мире, и ангелы, которые работают на него, должны целыми днями петь за работой.
— Хорошо, Писунчик. Полетели, послушаем, как ангелы поют песни царя Давида.
Мы расправили крылья и пустились в путь. Мы летели на восток. Солнце слепило нам глаза.
Первые полчаса нам было тяжело лететь навстречу солнцу. Потом мы привыкли. Я сгорал от любопытства увидеть имение царя Давида.
Мой друг показал пальцем.
— Видишь, Шмуэл-Аба?
Я посмотрел вниз и увидел. Зеленые поля тянулись до самого горизонта. По правую руку раскинулись леса в цвету. Слева серебрилась река, как серебряный пояс, потерянный царицей Савской.
Я не мог сдержаться и воскликнул:
— Ой, красиво как!
Мы спустились ниже, чтобы получше все разглядеть. На полях трудились простые ангелы в рубахах навыпуск. Они пахали и сеяли. Большие капли пота стекали у них со лба. Ангелы пели:
— Почему их песни так печальны? — спросил я моего друга.
— Почему, почему? — вздохнул мой друг. — Погляди, как они живут, и не будешь спрашивать. Им не позавидуешь.
Он показал пальцем. Я посмотрел и увидел маленькие низкие мазанки, крытые соломой.
— Вот там, в этих мазанках, и живут они, бедные ангелы. Никогда не наедаются досыта, никогда не высыпаются.
— Почему у них, бедолаг, такая горькая доля, Писунчик?
— Почему, почему… — скрипнул зубами Писунчик. — Почему? Потому что нет справедливости в раю. Подумай, ведь они такие же ангелы, как и все остальные. Они могут летать и петь, а на тебе выкуси!
Из глаз Писунчика упала слеза. Я поймал слезу на ладонь. Она была горячая.
— То есть не для каждого в раю рай? — спросил я.
— Пока… пока нет, — ответил мне мой друг.
И мы полетели дальше.
Обдумав все увиденное в имении царя Давида, я громко спросил:
— Где справедливость?
Писунчик поморщился:
— Дурень, слышал, что сказал праотец Авраам в ту субботу на прогулке: «справедливость — шмаведливость»…
Я вспомнил тот разговор праотцев и покраснел от стыда.
— Ну а царь Давид? — спросил я. — Чем занимается царь Давид?
— Чтобы так все ангелы жили: он живет в раю, как Бог во Франции[56]. Целыми днями болтается без дела. Или играет на арфе, или любится с Ависагой, а когда ему это надоедает, пристает к красивым дочкам бедных ангелов.
— Он все еще не забыл свои старые штучки?
— Нет, наоборот. В раю царь Давид только ими и занят!
Мы пролетали над серебристой райской рекой. Ангелицы стояли босиком на берегу и стирали. Молодая ангелица с красными руками пела:
А другие ангелицы, старые и молодые, которые были на берегу реки, хором подхватывали:
55
…
56