С поля до нас доносилась песня работавших там ангелов. Пахло изюмом и миндалем[57], потом и псалмами.
Я посмотрел на моего друга, мой друг посмотрел на меня, и мы поняли друг друга.
— Если бы Вирсавия знала, что здесь случилось… — начал я.
— Вирсавия уже свыклась с этим несчастьем. Но если бы узнала Ависага, даже не спрашивай, что было бы.
— Ну а царь Соломон, если бы он узнал, он бы смолчал?
— Он от злости изорвал бы всю Песнь Песней.
— Было бы лучше, чтобы он ничего не узнал, все-таки жаль Песнь Песней.
Писунчик махнул рукой:
— Мне-то что? Пусть они хоть головы друг другу поотрывают.
Мы отряхнули пыль с крыльев и поднялись в воздух. Солнце уже клонилось к западу.
— Теперь мы должны найти ангела Лейбеле-пастуха. Это мой старый друг. Я его уже сто лет не видел.
— Где мы его найдем, Писунчик?
— Полетели, я знаю где. Вон там, на зеленом холме, он пасет овец.
Мы полетели к зеленому холму. Ангел Лейбеле сидел на вершине холма и играл на дудочке. Вокруг него паслись овцы.
Залаяла собака. Я испугался и схватился рукой за крыло моего друга.
— Не бойся, глупенький, — успокоил меня мой друг, — это собака Лейбеле. Ее зовут Шефтл. Это еврейская собака. Она лает, но не кусает.
Мы подлетели к холму. Спустившись пониже, мы стали слушать, как Лейбеле играет на дудочке.
Я пригляделся к Лейбеле-пастуху. Он мне очень понравился. У него были русые волосы и светлые голубые глаза.
— Вот это царь Давид, — прошептал я, — вот так должен выглядеть царь Давид: босой, красивый, чудесно играющий на дудочке.
Писунчик посмотрел на меня:
— Размечтался ты, Шмуэл-Аба. Тот, кто играет на дудочке, это ангел Лейбеле, пастух, а тот, с короной на голове, царь Давид.
— Но царь Давид тоже был пастухом.
Больше мне Писунчик ничего не ответил.
Он задумался и засмотрелся на серебристые облака, которые плыли по райскому небу. Они сталкивались, тонко звенели серебром и плыли дальше своей дорогой.
Ангел Лейбеле-пастух отложил дудочку на траву и запел сладостно, с чувством. Я дрожал от блаженства.
У меня слезы полились из глаз. Мой друг Писунчик чуть не рыдал. Мы опустились на траву. Лейбеле подбежал к моему другу, они расцеловались. Собака Шефтл приветствовала меня: «гав, гав, гав».
Писунчик представил меня своему другу Лейбеле-пастуху:
— Лейбеле, вот он, мой новый друг, его зовут Шмуэл-Аба. Он отличный парень.
Мы уселись. Шефтл перестала лаять. Она тоже подружилась со мной. Она лежала рядом и ловила райских мух.
В имении царя Давида стало темнеть. Мы молчали и смотрели, как тени накрывают все новые и новые куски поля, приближаясь к нам. Вот они уже накрыли овец Лейбеле.
Писунчик попросил пастуха, сидевшего рядом с ним:
— Лейбеле, спой нам песню, которую ты пел мне когда-то, когда мы с тобой виделись чаще.
Голубые глаза Лейбеле потемнели. Казалось, вечер прокрался в его зрачки. Он запел:
Лейбеле опустил голову. Мы молчали. Кузнечики в траве и лягушки в соседнем болоте уже прочли кришме.
Лейбеле поднялся. Он заиграл на дудочке и стал собирать овец.
— Нужно отвести стадо домой, — сказал он нам, — подождите меня, я скоро вернусь. Ночь мы проведем вместе. Ночью в имении царя Давида очень интересно. Есть на что поглядеть и что послушать.
Лейбеле погнал стадо домой. Мы смотрели ему вслед. Его русые волосы были единственным золотым пятном, блестевшим среди вечерних сумерек в имении царя Давида.
Только Лейбеле со своим стадом скрылся из виду, на райском небе показалась первая звезда.
Мы, то есть я и мой друг Писунчик, растянулись на зеленой траве. Мне было немного страшно. Понятное дело, вечер, незнакомое место. Но, когда я вспомнил голубые глаза Лейбеле и его золотые волосы, мне стало уютнее.
57