— Свинину вы не едите, да? Ах, если бы вы знали, что за вкус у свининки… Но вы упертые и не захотите. Отличная еда, эта свининка. Даже ваш меламед в хедере говорит: «Хазер гут»[91].
Мы ему ничего не ответили. Съели свой хлеб с сыром. Мы здорово проголодались за время пути.
Старик расспросил нас о праведниках. Особенно ему хотелось знать, что делают святые праотцы. Не болеют ли, благополучны ли.
Писунчик сказал ему, что все в лучшем виде. Если бы не история с Шорабором, все было бы совсем хорошо.
— Завтра вас отведут к Шорабору, — сказал старик, — но глядите, будьте начеку, куда вас поселят, там и оставайтесь. Не летайте по нашему парадизу. У нас не любят еврейских ангелов. Не высовывайтесь. Ведите себя прилично, как бы вам крылья не обломали.
Мы обещали ему ни с кем не связываться. Только бы с нами не связывались, и все будет хорошо.
— Лучше всего, — советовал нам старик, — не суйтесь куда не след. Когда святые идут молиться, не попадайтесь им на глаза. Увидите процессию, прячьтесь, а то костей не соберете.
Хорошенькое дело, подумал я, от всех прятаться, на глаза никому не попадаться. И зачем было ввязываться в эту историю, если мы так и так ничего не увидим.
Я переглянулся с моим другом Писунчиком. Мы друг друга поняли. Писунчик, кажется, тоже обо всем пожалел.
У старого Петра стали слипаться глаза. Он отвел нас в комнату, где на стенах не было икон.
— Здесь вы переночуете, ребята, а захотите по ангельской нужде, так прямо в окошко.
Он ушел к себе. Я и Писунчик остались одни. Мы грустно посмотрели друг на друга.
Я подошел к окну и выглянул наружу. Небо было затянуто облаками. Собирался дождь.
На сердце у нас было совсем нерадостно. Мы думали о доме и молили Бога, чтобы шесть недель закончились как можно скорее.
За окном сверкнула молния и на миг осветила нашу комнату. Сверкнула другая. Гром поворчал, поворчал и обрушился с треском.
Мы вслух произнесли благословение[92]. В соседней комнате храпел старый Петр.
— Шмуэл-Аба!
— Что, Писунчик?
— Давай ложиться. Когда спишь, ночь проходит быстрее.
Мы разделись и забрались на лежанку, но не могли уснуть. Гроза мешала.
В еврейском раю такие ночи случались не раз, но здесь, на чужбине, вдали от своих, ночная буря казалась гораздо страшней.
— Писунчик!
— Что, Шмуэл-Аба?
— Давай рассказывать сказки. Когда рассказываешь сказки, время бежит быстрее.
Мы теснее прижались друг к другу, и Писунчик стал рассказывать сказку о нищем и царевиче. Но раскаты грома как будто сговорились мешать нам, и Писунчику пришлось прервать свой рассказ.
Мы попробовали укрыться с головой одеялом, но это не помогло.
Мы слезли с лежанки, Писунчик открыл окно и выпрыгнул наружу.
Он стоял в ночной рубашке, над ним сверкали молнии. Кто не видел моего друга Писунчика в блеске молний, тот не видел красоты.
— Шмуэл-Аба, — закричал Писунчик, — прыгай сюда, Шмуэл-Аба!
Я помешкал мгновение, а потом выпрыгнул.
Тут же полил дождь. Мы промокли до нитки. Крылья у нас отяжелели так, что мы не могли их поднять.
Мы вернулись в комнату. С наших голов и крыльев стекала вода. Пол стал мокрым.
Мы снова залезли в кровать и притулились друг к другу, чтобы согреться. За окном шумел дождь.
— Слышишь, Писунчик?
— Что, Шмуэл-Аба?
— Что дождь рассказывает…
Тук-тук, кап-бжж… Кап-и-кап-бжж…
Мы обнялись и уснули.
Во сне я снова увидел царя Соломона. Он стоял и разговаривал с петухом. Я понимал все, о чем они говорили.
— Как поживаешь, петух? Как поживает тысяча твоих жен? — спрашивал царь.
— Благодарствую, царь. Жены мои несут яйца, квохчут и, хвала Всевышнему, здоровы. А как поживает тысяча твоих жен, царь?
— Ох, да простится мне… Знаешь, что я хочу тебе сказать, петух? Среди тысячи жен ни одна мне не подходит.
— Коли так, я счастливее тебя, царь. Мои, не сглазить бы, подходят мне все до одной. И среди них нет ни одной бесплодной. Послушай моего совета, царь, возьми себе еще несколько жен: вдруг одна из них тебе подойдет.
Царь Соломон задумался.
— Наверное, ты прав, петух. Пока живешь, нужно искать, выбирать — вдруг найдется.
Тут случилось что-то странное: я увидел, как царь Соломон превращается в петуха. У него появился огненно-красный гребешок. Он захлопал крыльями и взлетел на плетень.
— Ку-ка-ре-ку!
От этого крика я проснулся. Странный сон, подумал я. За окном уже светало. Пели райские петухи.
Мой друг Писунчик еще спал. Он, казалось, очень устал. Его правая рука лежала на сердце. Он улыбался. Во сне он был удивительно красив. Я не мог удержаться и поцеловал его в лоб.
91
92