Я тихонько слез с лежанки. Мне не хотелось его будить. Я подошел к окну и выглянул наружу. Ночной дождь освежил землю. Сладостно благоухала трава. Птицы среди ветвей распевали гимны.
— Как прекрасен Твой мир, Господи, — прошептал я. — Я только не могу понять, зачем тебе понадобилось три рая. Не лучше было бы устроить один рай на всех, без паспортов, без виз и всяких прочих глупостей?
Я испугался своим безбожным мыслям. Хорошенькое дело, пристыдил я себя, ты, Шмуэл-Аба, учишь уму-разуму Творца. Тебе вовеки не постичь той мудрости, что сокрыта в ногте его мизинца.
На востоке всходило солнце, огромное, сияющее. Золотой луч упал на моего друга Писунчика и стал щекотать его под носом до тех пор, пока Писунчик не проснулся.
— Доброе утро, Писунчик!
Писунчик протер глаза. В первое мгновение, он, казалось, не помнил, где находится. Потом он слез с лежанки.
Мы умылись и прочли «Мойде ани»[93]. От этой молитвы нам стало легче на сердце.
Мы пошли к святому Петру. Старика не было в доме. Он ушел в церковь молиться. На столе стоял кувшин молока. Мы попили молока, закусывая ржаным хлебом. Вдалеке звонили колокола.
Старик вернулся домой. Увидев нас за столом, он добродушно улыбнулся и ущипнул каждого из нас за щечку.
— Уже помолились, ребята? — спросил он.
— Да, мы уже прочли «Мойде ани». Разве мы станем есть до молитвы? Хороши же мы будем.
— Добро! — улыбнулся старик. — С минуты на минуту прибудет ангел, который должен отвести вас к Шорабору. Помните, что я вам сказал, ребята, ничего не бойтесь, и все обойдется.
Мы посмотрели на него и обещали ничего не бояться. Он довольно закивал головой. Сел за стол, перекрестился и принялся за еду.
Мы смотрели на него, чувствуя себя рядом с ним как дома. Настенные часы пробили семь.
XII.
Анеля
Святой Петр вытер губы, разгладил бороду и сказал нам, что мы должны отдать ему бриллиант из короны царя Соломона. Писунчик протянул ему бриллиант. Петр стал рассматривать его со всех сторон, причмокивая.
— Дорогой бриллиант, всем бриллиантам бриллиант! Такому бриллианту цены нет.
Старик достал из ящика листок бумаги и написал расписку в том, что получил бриллиант.
Писунчик взял расписку. Старик убрал со стола. Часы на стене пробили девять.
Мы услышали стук в дверь, и, прежде чем старик сказал «войдите», дверь распахнулась, и вошел высокий широкоплечий ангел с серыми, колючими глазами. Он поклонился старому апостолу, трижды взмахнул крыльями и сказал:
— Димитрий-ангел, к вашим услугам! Прибыл забрать жидков и препроводить их к Шорабору.
Он злобно оглядел нас. Его колючие глаза и закрученные усы ясно говорили о том, что он юдофоб, настоящий антисемит.
Старик что-то прошептал ангелу на ухо. Мы стояли в сторонке и дрожали.
Димитрий-ангел подкрутил усы, ядовито усмехнулся и сказал нам:
— Айда, жидки!
Выбора у нас не было, и мы вышли вместе с ним. Старик проводил нас до дверей.
Мы поднялись в воздух. Впереди летел Димитрий-ангел, он махал большими, тяжелыми крыльями и напевал:
Песенка, которую он напевал, нам очень не понравилась, но делать было нечего. Лети да помалкивай. Я увидел на глазах у Писунчика слезы.
Димитрий-ангел все время оборачивался. Наши маленькие крылья были слабее его больших. Он злился, что мы летим, как дохлые цыплята, и дразнил нас:
— Папочка… мамочка… дайте мне кала-чик-чик-чик-чик.
Что мы пережили за время полета с этим злодеем, один Бог знает. Мы прокляли все на свете. Хоть бы нам повезло сломать себе крылья, прежде чем мы долетим.
Вечером мы опустились недалеко от какого-то леса. По правую руку был зарешеченный хлев. Перед хлевом расхаживал ангел с мечом в руке и сторожил заключенного. Димитрий-ангел подвел нас к ангелу-часовому и стал что-то говорить ему на непонятном языке, все время показывая пальцем на нас.
Ангел-часовой сказал «хорошо», Димитрий-ангел отдал ему честь, расправил свои крылья и улетел. Издалека до нас доносилось его пение: «Жид, жид, халамид…»
Ангел-часовой отпер огромным ключом тяжелую железную дверь хлева. Мы вошли и увидели нашего Шорабора, лежащего в цепях. Он исхудал как щепка. Если бы нам не сказали, что это Шорабор, мы бы его не признали.
Писунчик подошел к нему и погладил… Шорабор посмотрел на него большими печальными глазами.
93