Гимпл не хотел открывать. Шорабор устал, пусть поспит еще часок-другой, даст отдохнуть своим косточкам.
Праотец Исаак настаивал: сейчас же, немедленно. Он хочет потрогать своими руками, потому что только так он может убедиться, что это не сон.
Мы, то есть я и Писунчик, побежали в райский хлев. Там мы встретили праотца Исаака и ангела-пограничника. Они все еще препирались. Праотец Исаак уже охрип от крика.
— Открывай хлев, тебе говорят. Сию же минуту!
В итоге праотец Исаак добился-таки своего. Гимпл открыл хлев и впустил их с кучером. Мы подглядывали в щелочку за тем, что они там делают.
— Есть на Шораборе метка мелом, Завл?
— Да, ваша святость, — пробасил Завл.
— Где же эта метка, Завл?
Завл-кучер взял праотца Исаака за руку и подвел его к месту, размеченному мелом.
Праотец щупал, щупал, а потом покачал головой:
— Это не то место, Завл, место, которое я отметил, было жирным.
Завл уверил его, что на этом месте находится метка мелом. Других меток он не видит. А вот скотинка уже не та, что прежде: кожа да кости.
Праотец Исаак сел на пол и заплакал. Из-под его черных очков потекли слезы.
Завл-кучер стал его утешать:
— Не тревожьтесь, ваша праведность, мы его выходим… этого, как его… Шарабана.
Я толкнул моего друга Писунчика:
— Слышал, Писунчик… Шарабана… Ну и тупая башка у этого Завла.
Мы увидели, как праотец Исаак встал, а Завл отряхнул ему кафтан.
— Вот увидите, ваша праведность, через неделю его будет не узнать.
— Твои бы слова да Богу в уши, Завл, — ответил праотец Исаак.
Они вышли из стойла. Завл-кучер вел слепого Исаака под руку.
— Потихонечку, ваша праведность, тут камушек!
Солнце уже припекало, над нашими головами щебетали птицы. Синие райские ласточки кружили в солнечных лучах. Пахло родным домом, и у меня стало светло на душе.
Мы помолились шахрис под открытым небом. Завл-кучер так коверкал слова, что мы едва сдерживали смех.
Сразу же после шахриса явились райские музыканты. Их прислали на границу, чтобы Шорабор всю дорогу шел под музыку. Вместе с музыкантами прибыла пророчица Мириам. Она была маленькой, худенькой, с веснушками на лице. Как она могла нести большой бубен — просто загадка.
Мы, я и Писунчик, вывели Шорабора из стойла. Рога Шорабора были украшены бело-голубыми лентами[99]. Мы ждали сигнала, чтобы двинуться в путь.
Гимпл-пограничник установил порядок движения. Сперва музыканты, за музыкантами Шорабор. Я справа от Шорабора, Писунчик слева. За нами пастухи с коровами и, наконец, последний, хоть и не из последних, праотец Исаак в своей серебряной карете.
Гимпл-пограничник три раза протрубил в рог. Пророчица Мириам дала знак музыкантам, грянула музыка, и мы двинулись в путь.
Я не могу передать словами радость, охватившую нас. Если вы можете представить Пурим[100] и Симхастойре[101] вместе, вы получите представление о десятой доле того праздника, который был у нас.
Музыканты шли впереди и играли, перед ними плясала пророчица Мириам, она била в бубен и пела:
Кто не видел, как танцует пророчица Мириам, ничего хорошего в жизни не видел… Всю дорогу она подпрыгивала, ни секунды не передохнула. Пот с нее так и лил, парик сполз набок, а она — хоть бы что. Лупит в бубен, танцует и поет:
Шорабор ступал серьезно и торжественно. Чеканил каждый шаг. Наверное, чувствовал, что он герой дня, что танцуют и поют ради него. Он все время поворачивал голову к своим женам, которые шли за ним, будто говорил им:
— Видите, какие почести мне воздают.
Коровы отвечали ему, кивая головами:
— Мы всегда знали, что ты не абы кто, — и от радости оставляли за собой пахучие лепешки.
Мы приблизились к воротам райского города.
— Что там сверкает, Писунчик, видишь?
Писунчик пригляделся:
— Я вижу, Шмуэл-Аба, это радуга. Ее повесили на городских воротах, наверное, в честь Шорабора.
— Будет настоящий парад, Писунчик.
Мы остановились перед воротами. Городской стражник ангел Симха-рыжий протрубил в рог: тру-ту-ту, тру-ту-ту-ту, Шорабор ту-у-ут…
99
100
101