— Покажи мне письмо, Писунчик.
— Читать не дам, Шмуэл-Аба, а марку могу тебе подарить.
Писунчик отклеил марку и отдал ее мне. Марка была зеленая. На ней был нарисован голубь с крестиком на горле.
— Осторожнее, Шмуэл-Аба, если меламед пронюхает про марку — он тебе вкатит.
— Пусть этот кат на землю катится, Писунчик! Это ты смотри спрячь письмо получше. А то меламед скрутит из него папиросу.
— Фигушки он его найдет, Шмуэл-Аба!
В этот день Писунчик учился прилежно. Совсем другой ангел. Не узнать.
Меламед думал, что это порка помогла. Он не знал, дурак, что несколько слов, написанных русой «язычницей», могут сделать больше, чем миллион порок.
Вечером, когда мы вышли из хедера, Писунчик не удержался и показал мне письмо. Всего несколько слов: «Писунчик, когда ты снова приедешь? — Анеля».
— Знаешь что, Шмуэл-Аба? Посмотрим. Шорабор может еще раз убежать.
— Он уже не убежит, Писунчик. Пойми, там, в православном раю, связанные ноги и полфунта сена в день, а здесь такой прием. Ты что, думаешь, Шорабор не понимает разницы между плохим и хорошим?
— Что же делать, Шмуэл-Аба?
— Нужно немного подождать, Писунчик. Чему быть — того не миновать.
В этот вечер мы летали по раю в полном счастье. Мы ловили бабочек, играли с ними, бабочки трепетали в наших руках. Мы веселились и смеялись от всего сердца.
Мы пролетали над домом райского фотографа ангела Зейдла
На скамейке перед домом сидели три дочери Зейдла: Шифра, Слава и Трайна — киснувшие в девках ангелицы с пышными бюстами. Они разговаривали, то есть, как обычно, сплетничали.
По крыше дома Зейдла расхаживал десяток черных котов с поднятыми хвостами и зелеными глазами. В раю этих котов звали «внучатами дедушки Зейдла», потому что его дочери с ними нянчились.
Ангелы и праведники, жившие по соседству с Зейдлом, вечно ходили невыспавшиеся и злые. Коты ночь напролет мяукали и мешали спать. Однако, если у кого-то в доме заводилась мышь, шли к ангелу Зейдлу и просили:
— Реб Зейдл, будьте добры, одолжите кота!
Зейдл пожимал плечами:
— Это что, мои коты?.. Обратитесь к моим дочерям.
— Реб Зейдл, крысы погрызли мои выходные крылья, будьте так добры, одолжите мне кота хоть на одну ночь, вы за это в рай попадете.
Ангел Зейдл пожимал плечами, будто говорил: что они на меня насели, это что, мои коты, да будь они моими, я бы их давно утопил в райской реке.
— Злодей какой-то, этот Зейдл, — говорили соседи и были не правы, потому что злодейками были его дочери, три старые девы, которые нянчились со своими котами и, хоть ты тресни, не хотели помогать соседям, попавшим в беду.
Ангела Зейдла, райского фотографа, дочери в гроб вгоняли. Говори им не говори — все как об стенку горох. Стоило одной из них начать дурить, как он был на все согласен, даже счастлив, что она не схватила один из его пуримшпилов и не разорвала в клочья.
С тех пор как жена Зейдла, ангелица Сима, бросила его с тремя детьми и сбежала с любовником в православный рай, он утешался сочинением пуримшпилов.
Зейдл берег их как зеницу ока, и все, кто к нему приходил, хотели они того или нет, должны были выслушивать его пуримшпил.
— Писунчик, давай заглянем к ангелу Зейдлу!
— Не хочу, Шмуэл-Аба, он нас запуримшпилит.
— Мы же ему обещали, Писунчик.
— Пускай считает нас обманщиками.
Дочери Зейдла заметили, что мы кружим над домом. Они стали нам кричать:
— Зачем летаете над крышей, всех котов нам сглазите.
— Ведьмина кота не сглазишь, — крикнул им в ответ Писунчик.
— Слушай, Писунчик, лучше в ад попасть, чем им на язык, — сказал я и крикнул дочерям Зейдла:
— Ангел Зейдл дома?
— Дома, — крикнули они в ответ, — спускайтесь уже, разбойники, не видите, что ли, что котов перепугали!
Я потянул моего друга за крыло:
— Полетели, Писунчик!
Мы приземлились. Дочери Зейдла стали разглядывать нас, а мы — их. Вблизи мы впервые увидели, какие они уродины.
— Где ваш папа, — спросили мы.
Три уродины рассмеялись. Стали толкать друг друга локтями. Смотреть на них было тошно.
Мы прошли в кабинет фотографа. Ангел Зейдл сидел за столом и ретушировал негатив. Лампа над столом чуть светила, и тень Зейдла, с длинными волосами и очками на носу, плясала по стене, будто персонаж его пуримшпила.
— Добрый вечер, реб Зейдл!
Ангел Зейдл обрадовался нам. Он вытащил две скамеечки и пригласил нас сесть.
— Хорошо, что вы пришли, ребята. Я только что написал новый пуримшпил «В Ноевом ковчеге». Вам, ребята, понравится этот ноевый, то есть новый, пуримшпил. Вы что-нибудь хотите? То есть чем я вас могу уважить? Стакан чая с вареньем? Шифра, Слава, Трайна, где вы там? Поставьте самовар, уважим гостей.