Ной снимает плетку со стены. Дети садятся вокруг стола. Ной спрашивает у них нараспев:
Что сегодня по программе?
Иафет: Что-то там об Аврааме.
Хам: О Яфете и о Хаме.
Сим: Папочка, я знаю, знаю!
„Порожденья Ноя“[107]!
Ной: Повторяйте все за мной:
„Порожденья Ноя“.
Праведник Ной взмахивает плеткой. Три брата раскачиваются над Библией и повторяют нараспев.
Сим, Хам, Иафет: „Порожденья Ноя“.
Дым клубится над трубой,
Пью с утра вино я.
В этот момент приходит делегация собак. Они вертят хвостами и гавкают.
Собаки: Гав, реб Ной, гав-гав!
Ущемленье прав!
Что толку нас спасать,
Если баба Ноиха,
Злая баба Ноиха
Не дает нам жрать.
Собаки отходят в сторону. Появляется делегация свиней. Каждая свинья вскидывает правую переднюю ножку.
Свиньи: Хайль, реб Ной, хайль!
Мы подымем хай,
Для тебя не снедь мы,
Только баба Ноиха,
Злая баба Ноиха
Тоже хуже ведьмы.
Свиньи отходят в сторону. Появляются две тощие белые кошки. Они мяукают.
Кошки: Мяу, реб Ной, мяу!
Скажи своей фрау:
Пусть из банки
Даст сметанки,
Для любимой киски —
Молочка из миски».
Больше ангел Зейдл не мог читать. Коты на крыше подняли такое мяуканье, что ни одного слова не было слышно. Мы заткнули уши, ангел Зейдл был просто в отчаянии. Рукопись дрожала в его руке. Он простонал:
— Быть гонимым дочерьми — еще куда ни шло, они хоть дочери, но терпеть гонение от котов — это выше сил.
Три дочери вошли в комнату. Перед ними и за ними прыгали коты. Один из них запрыгнул мне на колени. Я отбросил его.
Шифра, старшая дочь, злобно посмотрела на меня и проворчала:
— Своей головой будешь бросаться, мальчик.
Вторая стала выпроваживать нас из комнаты:
— Давайте, ребята, уже поздно. Спать пора.
Ангел Зейдл был расстроен. В кои-то веки есть кому послушать его пуримшпил, а тут являются дочери, чтоб их, и не дают дочитать.
— Ну, чего стали, дурни?
Старшая дочь взмахнула крыльями и задула лампу. Мы остались в темноте.
Нам ничего не оставалось, как уйти. Мы на ощупь нашли дверь.
— Спокойной ночи, реб Зейдл.
Ангел Зейдл тяжело вздохнул. Он все еще сидел с пуримшпилом в руке. Дочери, переругиваясь, стелили постели. В темноте горели зеленые глаза котов.
Выйдя на улицу, мы отряхнули крылья. Отдышались. Небо было усыпано звездами. Над нашими головами висело облако.
— Знаешь что, Шмуэл-Аба, давай немного покатаемся на облаке! — сказал Писунчик.
Мы взмахнули крыльями и взлетели. Облако плыло медленно, не торопилось. Зачем, скажите на милость, ему было торопиться и куда?
Мы уцепились за край облака. Раз-два-три — и вот мы уже едем верхом.
Писунчик был счастлив… Его глаза сияли. Снизу они, наверное, выглядели как две звезды. Писунчик запел:
Я посмотрел вниз. Дома райского города казались игрушечными. Я попытался угадать, где чей дом, где чей особняк. Писунчик продолжал петь:
— Жаль, Писунчик, что с нами нет фотографа Зейдла. Здесь, на облаке, он мог бы дочитать нам свой пуримшпил, посылая дочерей с их котами коту под хвост.
— Только его здесь не хватало, этого растяпы, Шмуэл-Аба, — взмахнул крыльями Писунчик. — Пусть спит себе на здоровье.
— Жаль его все-таки, — сказал я, — а этот его пуримшпил очень хороший.
Писунчик снова запел:
Ну и накатались мы на этом облачке! Около полуночи мы с него спрыгнули. И как раз вовремя. Облако возвращалось в турецкий рай.
Мы помахали улетающему облаку руками и запели:
108