Вьятт повернулся и замахал оставшимся в корабле, а Боклер, улыбаясь, отвел пистолет.
Начало было хорошее.
Утром Вьятт вышел один побродить на солнышке среди деревьев и обнаружил девушку, которую видел с корабля. Она сидела в одиночестве у ручья, болтая ногами, погруженными в чистую прохладную воду. Вьятт присел рядом. Она взглянула на него без удивления, глазами глубокими и волокнистыми, точно кусочки породистого дерева. Потом низко поклонилась. Вьятт улыбнулся и ответил на поклон.
Не церемонясь, он скинул ботинки и погрузил ноги в воду. Вода была нестерпимо холодная, он даже присвистнул. Девушка улыбнулась ему. К его удивлению, она тихо, без слов, замычала какую-то песенку. Мелодия была приятная, он довольно скоро уловил гармонию и начал подпевать. Она засмеялась, и он засмеялся с ней, ощущая себя совсем иным. "Я Билли", захотелось ему сказать, и он снова засмеялся. Гораздо уютнее было сидеть и ничего не говорить. Даже ее тело, которое было великолепно, не возбуждало в нем ничего, кроме спокойного восхищения, он сам удивлялся, на себя глядя.
Девушка подобрала его ботинок и критически его разглядывала, с интересом что-то лопоча. Ее прекрасные глаза расширились, когда она заиграла с пряжкой. Вьятт показал ей, как застегивается, она в восторге захлопала в ладоши.
Вьятт достал из кармана кое-какие предметы, и она их исследовала один за другим. Ее озадачила только фотография на удостоверении. Она разглядывала ее, потом его самого, качала головой. Наконец, нахмурилась и вернула фотографию Вьятту. Ему показалось, она приняла ее за скверное произведение искусства. Он усмехнулся.
Быстро пробежал день, солнце начало заходить. Они пели еще, исполняли друг другу песни, которые ни тот ни другая не понимали, но оба ими наслаждались. Только много времени спустя Вьятту пришло в голову, как мало любопытства она проявила. Они совсем не поговорили. Ее не интересовал ни его язык, ни его имя, и, странно, он весь день не ощущал никакой необходимости в словах. Двое людей, не проявившие никакого любопытства и ничего друг от друга не требующие, провели вместе радостный день. Одно-единственное слово сказали они друг другу - до свидания.
Растерянный, Вьятт тяжелой походкой вернулся на корабль.
Первую неделю Боклер использовал каждый час своего бодрствования, чтобы изучить язык планеты. С самого начала он почувствовал необычность и своеобразие этих людей. Их поведение было в чем-то странным, хотя ни в каком определенном отношении они не отличались от человеческих существ. Но вели они себя не совсем как люди. Они были почти лишены чувства ужаса, чувства удивления. Только детей, кажется, изумило появление корабля, только дети вертелись вокруг и разглядывали его. Почти все остальные вернулись к своим обычным делам - вероятно, сельскохозяйственным работам, и, когда Боклер пытался изучать язык, он нашел, весьма немногих, желающих тратить время на то, чтобы учить его. Но они всегда были более или менее вежливы, и, как следует им докучая, он стал преуспевать. На второй день, когда Вьятт вернулся от темноглазой девушки, Боклер доложил ему о некотором прогрессе.
- Прекрасный язык, - сказал он, едва Вьятт успел войти. - Удивительно развит. Чем-то напоминает нашу латынь, конструкции того же типа, но мягче, более флективный. Я пытался читать их Книгу.
Вьятт задумчиво сел и зажег сигарету.
- Книгу? - удивился он.
- Да. Книг у них много, но у каждого есть именно эта - они держат ее на почетном месте в доме. Мне надоело их спрашивать, что это такое, наверное, Библия или что-то в этом роде, - но они так и не потрудились мне растолковать.
Вьятт вздрогнул, мысленно уносясь прочь.
- Я их просто не понимаю, - задумчиво сказал Боклер, довольный, что у него есть слушатель. - Не могу постичь. Они разумны, сообразительны - но у них нет ни капли любопытства ни к чему, даже друг к другу. Господи, да ведь они даже не сплетничают!
Вьятт с блаженным видом глубоко затянулся.
- Не кажется ли вам, что это как-то связано с невозможностью видеть звезды? Вероятно, из-за этого замедлилось развитие физики и математики.
- Нет, объяснение не в этом. Тут что-то не то. Вы заметили, какой неровной кажется здесь земля - вся в колдобинах, насколько видит глаз, как после войны изрыта? Но люди клянутся, что никогда не воевали - в пределах человеческой памяти, история у них не записывается, так что понять невозможно.
Вьятт ничего не ответил, и он продолжал:
- Не вижу связи с отсутствием звезд. В этих людях не разобраться. Не говоря уже о том, что, если вы не можете видеть крышу дома, в котором живете, должно же у вас быть определенное любопытство, ну хотя бы, чтобы остаться в живых. Но эти люди - им просто на все наплевать. Корабль приземлился, помните? Боги, точно гром, спустились с неба...
Вьятт улыбнулся. В другое время, в любое другое время в прошлом его бы крайне заинтересовали эти факты, только не сейчас. Он был далек от всего, и ему, как этим людям, было плевать. Проблема раздражала лишь Боклера, который был зеленым юнцом и доискивался причин. Она раздражала и Купера.
- Черт! - выругался Куп, вваливаясь в каюту. - Вот ты где. Билли. Я жутко устал. Все тут обошел, тебя искал. Где тебя носило? - Он упал в кресло, задумчиво взъерошил черные волосы тонкими длинными пальцами. Перекинемся в картишки?
- Не сейчас, Куп, - Вьятт откинулся назад, отдыхая.
Куп заворчал:
- Нечем заняться, как есть, нечем. - Он встретился глазами с Боклером: - Продвигаемся, сынок? Скоро ли из этих мест отчаливаем? Время тут тянется вроде воскресного вечера.
Боклер всегда был готов поговорить о своей проблеме. Он снова изложил ее - теперь Куперу, и Вьятт устал слушать. Континент только один, сказал Боклер, и только одна нация, и все говорят на одном языке. Ему не удалось обнаружить ни правительства, ни полиции, ни закона. Насколько он мог убедиться, даже система брака отсутствовала. Это и обществом назвать нельзя - но, черт побери, оно существует, и Боклер не может найти никаких следов насилия, убийства, принуждения. Люди здесь, повторил он, просто на все плюют.