Солнце садилось, освещая купола и колокольни, выбежавшие к Волге дома, фермы высокого моста. С берега, из-под стен Успенского монастыря, доносилась восточная музыка. У двух «жигулей» пятеро азербайджанцев пили вино. Один вошел в воду и поплыл в мою сторону. Усатый молодой цветущий южанин, улыбающийся во весь рот. О чем-то приветливо спросил меня. Я понял лишь одно слово: «Нормально?». «Все нормально», — подтвердил я. Интересно узнать, думал я, глядя на него: что творится в голове этого приветливого мусульманина? Оторванного от семьи и родины, уложившего свою молодую цветущую жизнь в промежуток между мелким оптом и розницей, приехавшего в глухой верхневолжский городок, под стены древнерусского монастыря, чтоб научить жителей этого старинного купеческого городка на великом торговом пути тому, что они давно и прочно позабыли, — их основному ремеслу от дедов-прадедов: искусству торговли… Что он думает о нас? Что за огонь горит в глубине его глаз? Ничего не думает. Ничего не горит. Купец думает о ларьке, о навесе от ветра и дождя, о горючем и запасной резине, о парусе и попутном ветре, о бурлаках, готовых идти бечевой, иными словами, о мире без войны, драк, междоусобиц.
Рано утром меня разбудил треск мотоцикла. Это рыбаки съезжались на зорьку. Волга тонула в седом тумане, подсвеченном встающим солнцем — ночь была холодной, роса обильной. Лодка, река, берега терялись в розовом топленом молоке (солнце встало!) — все зыбко, расплывчато, сказочно, как во сне. Где-то за моей спиной совсем рядом с палаткой вдруг запела иволга, и я оказался между птицей и рекой, на странном скрещении этих двух тем: иволги — и Волги. К первой иволге присоединилась еще одна, потом еще. Вот оказывается когда они поют — на рассвете. Я уже успел забыть этот переливчатый сиротливый звук, рождающийся в горлышке одной из самых загадочных и красивых птиц русского леса. Интересно, что в названии птицы уже заложено имя реки.
Днем увидел плывущую через реку лохматую дворнягу. Ширина Волги в этом месте была метров пятьдесят. Стараясь уклониться от столкновения с лодкой, собака несколько раз беспокойно оглянулась на меня. Я по-свойски свистнул, желая успокоить пса, лишенного твердой почвы под ногами, то бишь под лапами. Пути Твои, Господи, неисповедимы, так же, как и собачьи маршруты.
Коровы-холмогорки бредут с пастбища домой вдоль берега; день выпаса подошел к концу, а не сказать, чтоб тучновымые. Уже в сумерках выбрал место для стоянки. Напрягая свой костровой талант, превзошел самого себя, сотворив костерок из огрызка фанеры, сырого полена и огромной, трухлявой, разлегшейся на берегу, словно черный питон, коряги. Вскипятил котелок воды и разогрел брикет гречки на ужин.
Мне уже приходилось бывать на этом берегу. Несколько лет назад примерно на этом месте я пережил нашествие бабочек-поденок. Крохотные бабочки с наступлением сумерек облепили мою лодку, словно снежные хлопья — их привлек белеющий в сумерках выгоревший на солнце брезент оболочки. Белый цвет — цвет невинности и девства, цвет брачной церемонии. Может быть, мириады крохотных летучих самцов, налетевших на мою лодку, приняли ее за брачующуюся самку? А кем тогда должен быть в их представлении я, оседлавший свою лодку? Наверное, соперником. Утром сметал с бортов лодки мертвых бабочек и поражался их количеству. Бабочек было так много, что я вычерпывал их со дна горстями, словно воду, застывших в последнем смертельном пароксизме страсти, теряющих на утреннем ветерке свои легкие слюдяные крылышки с морозными узорами.
Волга с каждым километром набирала силу, ширилась — еще недавно киль шуршал о гальку на перекатах, а вот уже и речной пароходик плывет, и первый бакен белеет. За Дачным река становится шире и глубже. Появляются палаточные городки. А вот и первый дебаркадер с полукруглой старой выцветшей надписью: «Академия наук СССР — Биостанция ИЗМЭЖ». Туристы на двух байдарках посоветовали в Твери оставить лодку у яхт-клуба.
Тверь
Чудесное солнечное утро. Волга течет в широких берегах, населенных отдыхающими, от берега до берега здесь метров двести. Часто встречаются шанхаи — целые поселки горожан, выехавших на природу. Полиэтиленовая пленка, обтягивающая жердяные каркасы, здесь главный стройматериал. Помнится, староверов Лыковых, проживших более сорока лет в глухой тайге, при встрече с современной цивилизацией поразил полиэтилен. «Чудеса — гибкое стекло!» — сказал глава семейства, повертев в руках клочок пленки. Из прозрачного «гибкого стекла» построены летние кухни и столовые, из черного — жилые палатки и, естественно, сортирчики на задах. Живут в таких городках, как правило, семьями, и соседи из года в год одни и те же. Человек выкопал яму под нужник, сколотил из жердей стол, скамейки, каркас для чума и уже считает берег своим. Кое-где даже видел парники из пленки и цветочные клумбы.