— Постой-постой. Что ты такое говоришь?
— В полиции Эделин заявила, что Афра Бен — ее героиня. Так она дала понять, что работает на разведку.
— Этого не может быть, Роза. — В темных глазах Сары сквозило сомнение. — Эделин ненавидит режим. Она участвовала в гражданской войне в Испании.
— На чьей стороне? Ведь там коммунисты воевали с фашистами, правда? И с обеих сторон было полно двойных агентов. Когда Эделин появилась во вдовьем квартале?
— Несколько месяцев назад. Ее почти сразу арестовали и бросили в тюрьму. Ее там пытали, Роза. Жестоко.
— Ей вырвали ногти, так?
— Помимо прочего. Она ужасно страдала.
— Но с ее руками все в порядке. Она сняла перчатки, когда мы знакомились. Ненадолго, но я успела заметить.
Сара задумалась.
— Она постоянно носит эти перчатки…
— Скорее всего, Эделин внедрили к вам, потому что подозревали о готовящемся мятеже. Им понадобился агент во вдовьем квартале. Никто из вас ее не знал, но кто ее заподозрит с таким послужным списком?
На лице Сары проступило понимание.
— Кейт никогда не доверяла Эделин и говорила, что журналистская работа научила ее хорошо разбираться в людях. Она пыталась предостеречь нас, но Эделин умела убеждать.
— Да. Ей удалось заставить меня все рассказать. Ведь это она задавала вопросы, хотя Кейт и пыталась меня предупредить. Теперь Эделин знает про Оливера. Нам нужно его найти.
— Невозможно. Ты сама не знаешь, где он.
Роза лихорадочно глотала воздух.
— Если Эделин донесет, все пропало!
— Если она собиралась донести, думаю, уже донесла.
— Узнав про план, они могут отменить визит Вождя. И все съемочные группы просто арестуют. — Перед глазами Розы пронеслась жуткая картина расправы над Оливером, Соней Дилейни и съемочной группой, уготованная врагам режима, от которых следовало быстро избавиться: пуля в затылок. И это все из-за ее собственной глупости. — Должен же быть какой-то выход! — в отчаянии крикнула она. И еще не успела закончить, как мозг пронзила идея, столь безумная, что перехватило дух.
Смертельно опасно, но иного выхода нет. Опустив руку в карман макинтоша, Роза нащупала и сжала в кулаке отцовский пузырек с белым порошком. Тот самый, который показывала Саре накануне. Вытащив руку из кармана и вытянув ее вперед, она разжала кулак.
— Книга. «Франкенштейн». К ней прикоснется только Вождь.
Взгляды обеих женщин встретились. Они одновременно подумали об одном и том же.
— И никто не посмеет попросить Вождя надеть перчатки, — спокойно проговорила Сара.
— Рискнете? — спросила Роза.
— Мне не остается ничего другого. — Сара осторожно взяла пузырек и положила в карман. — А теперь мне пора идти.
Глава тридцать первая
Вот уже более пятисот лет Оксфорд в этот день просыпался ранним утром. По традиции первого мая хористы вставали перед рассветом и поднимались на резные башенки колледжа Магдалины, чтобы поприветствовать приход весны.
Однако майским утром 1953 года здесь ждали гораздо более важного гостя.
Лучи восходящего солнца сияли на ртутно-серых куполах и башнях. Колокола колледжа Магдалины трезвонили, сливаясь в изысканный контрапункт с высокими голосами хористов. Голуби порхали над лежащим внизу городом, его шиферными кровлями, оловянными квадратами крыш колледжей, башнями, шпилями и изумрудной зеленью окрестных полей. С улицы можно было разглядеть лишь головы выстроившихся цепочкой хористов и их развевающиеся белые одеяния; в утреннем воздухе звучал традиционный латинский гимн «Евхаристикус».
Впрочем, пение вскоре заглушил мерный гул кружащих над городом вертолетов. Между колледжами, как муравьи, кишели одетые в черное солдаты. Весь центр вокруг Рэдклифф-сквер, включая Катг-стрит, Холиуэлл-стрит и половину Брод-стрит, отгородили барьерами, охраняемыми солдатами в серой полевой форме. Полицейские собаки обнюхивали мощеный двор Бодлианской библиотеки и лестницу Камеры Рэдклиффа, карабкались на деревянный помост, поставленный для официальных лиц, обследовали мусорные баки и газетные лотки.
Роза продиралась сквозь толпу, вспотевшая в своем платье, и пыталась не слушать рев военных оркестров, несшийся из уличных громкоговорителей по всему центру города. По дороге она заметила скопление людей на том конце террасы, что выходил на полуразрушенную церковь, стена которой пестрела объявлениями о собраниях Службы по делам материнства и Лиги девочек. Здесь, как на картине Рембрандта «Пир Валтасара», на побеленной кирпичной стенке незримая рука начертала: