Оглядываясь назад, Роза поняла, что ничто другое не давало ей такого удовольствия. Она пожала плечами:
— Они поверили шестилетнему ребенку?
— Не без доказательств, конечно. За кого ты их принимаешь? Учительница, естественно, сообщила о словах Ханны, и они провели обыск у тебя в квартире. Я видел в твоем деле отчет о том, что там нашли. Целые тетради запрещенных материалов. Мечты, вырожденческие рассказы и… обо мне всякий бред.
Вот оно. Причина его гнева и боли. В дневнике Розы Мартин впервые увидел себя со стороны, увидел то, что не мог прочесть в книгах, и от ее безжалостных слов его любовь увяла и умерла.
— Что ж, значит, мое преступление в том, что я пишу. Это действительно делает меня государственной преступницей?
— Дело не только в вырожденческом бреде и поклепах на меня. Они нашли кое-что еще. Какое-то зашифрованное сообщение. Расшифровать не смогли, но поняли, что это важно. Тебя и выпустили из УБС для того, чтобы посмотреть, куда ты их приведешь. — Он замешкался, а потом вытащил из кармана машинописный лист.
Роза заметила, как у него дрожали руки, когда он протянул ей бумагу.
— Не собирался тебе это показывать, но теперь уже все равно. Выпустили вчера вечером, это разошлют по всем полицейским участкам…
Буквы прыгали у нее перед глазами. Удалось прочитать только концовку: «Допрос. Любые методы. Ликвидация».
— Вообще-то, мне полагается арестовать тебя на месте. — Мартин еще раз глотнул скотча, тяжело опершись на липкую от разлитого пива и усыпанную табачным пеплом барную стойку. Алкоголь пробудил в нем остатки былой нежности, и он оглядел ее сверху вниз, очевидно, заметив, как красиво платье оттеняет цвет ее глаз. Его руки мертвым грузом легли ей на плечи. — Возможно, все еще не так плохо. Не исключено, что мне позволят тебе помочь. Если ты расскажешь, что значит этот шифр, о своих связях с предателями, об их планах. Думаю, мне удастся добиться для тебя перевода. Женские кадры нужны во многих местах, а ты, в конце концов, гели. Восточные территории, может быть, Россия, когда придет время…
Роза не отвечала. Она едва могла заставить себя смотреть на него. Все, что было между ними, каждое объятие, каждый акт близости вели к этому моменту. Все их поцелуи растворились в холодном разреженном воздухе.
От этого мужчины она научилась тому как не надо любить. Есть ли у нее еще шанс узнать настоящую любовь?
Мартин глянул на часы. Снаружи слышался гул праздной толпы и завывания полицейских сирен. Он склонился и коснулся ее подбородка.
— Тебе от них не скрыться. Ты будешь арестована, это вопрос нескольких часов.
— Поможешь им, Мартин? Подскажешь, где меня искать?
Ничего не ответив, он развернулся и вышел из бара.
На улице нарастала какофония. Грохот барабанов марширующих на парад оркестров перекрывал вопли газетчиков в фуражках, выкрикивающих заголовки новостей: «Последние новости о визите Вождя!», «Специальный выпуск!»
В толпе кто-то начал скандировать: «Слава Вождю!» — и часть зевак подхватила клич хриплыми голосами, хотя многие хранили угрюмое молчание.
Со своего места, зажатая толпой, Роза не могла ничего разглядеть. Волны людей, размахивая треугольными флажками Союза, давились у ограждений. Впереди стояли школьники во фланелевых рубашках и школьницы в габардиновых платьицах, за ними — клары, держа на руках младенцев, сжимающих в пухлых ручках бумажные флажки. Толпа пестрила агентами, выделяющимися своими длинными плащами и биноклями, в которые они рассматривали порученные им участки. Впереди оцепили площадку для прессы, где уже суетились журналисты с блокнотами наготове и фотографы со вспышками и фотоаппаратами. Роза представила оператора Сони Дилейни, который настраивает свой «Арриф-лекс», выбирая наилучший угол в надежде, что цель будет двигаться помедленнее.
Колокола на башнях Оксфорда один за другим, как всегда несинхронно, начали отбивать время, и по толпе прошла еле заметная рябь, постепенно сменяясь нарастающим гулом. Вдалеке послышался стрекот мотоциклов, зеваки в нетерпении перевешивались через барьеры, и, под звуки военного марша из громкоговорителей, на площадь въехала цепочка лимузинов, из которых стали выгружаться затянутые в форму люди.
Нестерпимо тянущееся ожидание, как при любом визите знаменитости, начало постепенно переходить в скуку. Солдаты почетного караула, приученные часами неподвижно стоять по стойке смирно с ничего не выражающими лицами, истекая потом на солнцепеке или под холодным дождем и ветром, не дрогнули, но в толпе нарастало нетерпение, как у детей в ожидании сладкого на дне рождения.