И все же Шумахера слегка мутило от волнения. Слухи не прекращались. От ощущения, что в любой, даже последний момент что-то может пойти не так, его тошнило и бросало в пот. Сегодня утром снова появились надписи на стенах. Несколько минут назад от выстрела автомобильного глушителя залаяли собаки, и его нервы натянулись как струны. Он вглядывался в толпу, выискивая любые отклонения от нормы, любые признаки неповиновения.
— Герр Шумахер!
Он вздрогнул. Кто это? Наконец его взгляд сфокусировался: милая розовощекая гели в пышном платье, маленькой шапочке и голубых кожаных перчатках умоляюще смотрела на него. Он узнал подружку Мартина Кройца. Стало быть, Мартин тоже здесь. Отлично. Значит, Бруно сможет встретиться с другом детства и желательно в момент, когда будут звучать похвалы шефа полиции рейха Небе за четко проведенную операцию. Операцию, делающую честь всей полиции, произведшую самое благоприятное впечатление на самого Вождя. Не так уж часто Бруно Шумахеру выпадал шанс похвалиться успехом перед Мартином Кройцем — по правде говоря, такой шанс выпадал ему впервые, — и он ждал его с нетерпением. И вот здесь эта девушка, свидетельница его триумфа. Она улыбалась ему памятной по их встрече обворожительной улыбкой и умоляла о чем-то.
— Вы должны мне помочь, герр Шумахер. Я в группе Министерства культуры. С Мартином. Но меня задержали. Мне нужно пройти внутрь.
Над лужайкой понеслись приветственные крики и возгласы. Вождь выбрался из лимузина и направился к помосту. По толпе пронесся вздох.
Он ничуть не походил на свои изображения на плакатах.
Сгорбленный под своим знакомым всем длинным плащом, он шел медленной шаркающей походкой, наклонив корпус вперед; из-под фуражки выбивались редкие волосы, падая на серого цвета лицо. На полпути он приостановился и быстро оглядел купола, башни и шпили, словно говоря: «Так вот ради чего я воевал много лет назад. Вот что меня ожидало». Какие мысли бродили в его сумрачном уме? Разочаровал ли его Оксфорд, как в свое время Париж?
Толпа подалась вперед, и цепь британских бобби в традиционных высоких шлемах и черной форме с серебряными пуговицами инстинктивно сомкнула ряды. Шумахер не раздумывал. Быстро подняв заграждение, он приказал полицейским:
— Живо. Дайте леди пройти.
Солнечный свет, бивший столбами сквозь окна Камеры Рэдклиффа, сиял на тиснении кожаных корешков и полированном дубе, превращая танцующие в воздухе пылинки в золотые искры. К бледно-зеленым шестиугольникам купола поднимались образующие идеальную окружность восемь колонн с растительным орнаментом. В центре зала на первом этаже расчистили место для торжественной встречи — если, конечно, кто-то мог бы почувствовать торжество от встречи с бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом, шефом уголовной полиции рейха Артуром Небе и комиссаром по культуре Германом Экбергом.
Роза окинула взглядом выстроившихся мужчин. Небе, жилистый, с коротким ежиком седых волос. Шелленберг, в серой форме с армейскими знаками отличия на груди, взгляд глаз цвета осеннего дождя устремлен прямо перед собой. У самого деревянного пюпитра — Герман Экберг, тучный и красный, а за ним — Мартин, внимательно разглядывающий пол. Увидев Розу, он дернулся и побледнел, но реагировать было поздно. В зал уже входил Вождь с ничего не выражавшей улыбкой.
Вперед выступил директор библиотеки, подобострастно вздернув руку в приветствии, в ответ на которое Вождь привычно махнул ладонью, и оба подошли к пюпитру, где лежала раскрытая драгоценная книга Мэри Шелли, такая маленькая и хрупкая. Роза не могла расслышать слов, но догадалась, что Вождю рассказывают о подарке: «История немецкого гения и его фантастического творения».
Вождь стоял всего футах в восьми от нее. Его лицо, бледное, восковое, напоминало горящую изнутри свечу, а руки казались бескостными, состоящими лишь из хрящей. Он был без перчаток.
Три фута.
Он опустил взгляд на ветхий томик с бурыми от времени краями, потрескавшимся переплетом и выцветшими и помятыми, как крылья мотылька, страницами, покрытыми плотной вязью слов. Мэри Шелли писала аккуратным убористым девичьим почерком, местами вычеркивая слова, местами, когда ей приходила новая мысль, строки поднимались вверх по полям, выбиваясь из общего строя. В 1816 году Байрон назвал ее книгу «прекрасной работой для девушки». Что подумает Вождь об этом страшном предупреждении для самонадеянных?