«Первитин — волненья прочь!»
Но Уоллис и Эдуарду и первитин не поможет. Особенно теперь, когда к ним едет Вождь.
Роза прилегла на кровать, но тут же об этом пожалела. Узкий матрас, будто набитый теннисными мячами и с гостеприимной ямой посередине, жалобно скрипел ржавыми пружинами при каждом движении.
Она вспомнила удивление магды по поводу того, что постоялица-гели приехала одна. Селия права. В двадцать девять лет пора задуматься о том, что произойдет, если не удастся найти мужа. В этом возрасте полагается остепениться и не работать, а воспитывать троих или четверых детей в миленьком домике в пригороде. Развлекать друзей мужа, обсуждать с гретой меню, ходить по магазинам, копаться в саду и играть в бридж. Чем дольше она остается незамужней, тем выше риск переклассификации. От гели как от наиболее качественных представительниц женского пола ожидалось особенно серьезное отношение к обязанности продолжения рода.
Не то чтобы Роза не пыталась. Вокруг то и дело появлялись мужчины, но ни к одному из них она не испытывала особой привязанности. Такой, как у Джейн Эйр к мистеру Рочестеру. Или у Кэтрин к Хитклиффу. Даже той, что королева Уоллис, наверное, испытывала когда-то к королю. Роза никогда не переживала, что называется, любви с первого взгляда, подобной удару молнии. Поначалу Мартин увлек ее своей страстью, но теперь осталась лишь смесь любопытства и ощущения вины. Ее чувства отравляли сомнения. Правда ли, что отношения Мартина с Хельгой больше похожи на отношения брата и сестры, как он сам говорит, чем мужа и жены? Знает ли Хельга о существовании Розы и ненавидит ли ее или же пребывает в блаженном неведении, наслаждаясь жизнью домохозяйки в берлинском пригороде, безмятежно сплетничая с подружками за кофе и напоминая детям об уроках музыки?
Мартин выпросил у Розы фотографию, чтобы поставить у кровати, и клялся ей в любви. Однако, когда он спрашивал о ее чувствах, она всегда уходила от ответа.
Возможно, ему на самом деле все равно. Гели не может отклонить ухаживания высокопоставленного мужчины. Его объятия — не столько утешение, сколько клетка.
Дождь хлестал по окнам и барабанил по крыше, и Роза, глядя в потолок, вспоминала о другой кровати, в другой стране.
Наверное — нет, совершенно точно, — это было самое интересное событие за всю ее жизнь. Заграничные поездки полностью запрещались всем женщинам классом ниже гели, но даже им разрешались лишь в исключительных случаях. Роза и не мечтала, что когда-нибудь ей повезет. Она не знала ни одной своей ровесницы, которой доводилось бы выезжать за границу во времена Союза, и все, что она слышала о Германии из первых уст, сводилось к не слишком радостным воспоминаниям отца о лагере военнопленных в Карлсруэ.
Однажды сентябрьским утром, в четверг, через шесть месяцев после начала их с Мартином романа, она занималась нудной рутинной правкой — задача состояла в том, чтобы Маргарет Хейл из «Север и юг» не казалась слишком умной, — и внезапно над ней нависло луноподобное лицо Отто Коля, мартеновского секретаря, с полными, на удивление женственными губами.
— В кабинет Кройца. — От него пахло луком, а из-за гнусавого саксонского выговора любые слова звучали презрительно. — Немедленно.
Вслед за Колем, упираясь взглядом в его вытертые на заднице галифе, она поднялась на второй этаж, где ждал Мартин, в пенсне и с крайне озабоченным выражением лица. Когда она закрыла за собой дверь, он откинулся в кресле.
— Мне нужно сообщить тебе нечто очень важное. — Он снял пенсне и нахмурился. — Речь идет о твоей работе.
— О редактуре?
— Боюсь, придется тебя на некоторое время от нее отстранить.
Ее сердце пропустило удар. Засыпалась. Действительно, последняя ее правка, «Маленькие женщины», была слишком мягкой. Ей так нравился персонаж Джо Марч, амбициозной, опередившей свое время бунтарки, что она не стала вымарывать некоторые попытки Джо выйти за рамки, предписанные ее полу и классу, не говоря уже о ее эмоциональной поддержке права женщин на голосование, запрещенного законами Союза.
«Женщины должны голосовать не потому, что мы ангелы, а мужчины животные, а потому, что мы люди и граждане нашей страны».