Эта лени, Шейла, сидела за столом перед входом в кабинет комиссара и была в курсе всего происходящего в министерстве. При виде Розы она ухмыльнулась, уверенная, что несет весть, от которой у любого пойдет мороз по коже.
Роза собралась с силами и изобразила вежливый интерес, не поведя и бровью.
— О, мисс Рэнсом! Вам важная служебная записка. — Шейла вытащила из-под скрепки лист бумаги и положила на стол перед Розой. — Вас вызывает комиссар. Сейчас его нет на месте, он вернется в пятницу. Приходите к началу приема. — Она наклонилась к столу, обдав Розу запахами нестиранной одежды и дешевых духов. — Один совет: будьте точны. Рекомендую прийти на десять минут раньше. Комиссар не терпит непунктуальных людей, опоздания очень портят ему настроение. А злить его — врагу не пожелаешь.
Глава вторая
— Неужели тебе не интересно? Мне так очень. Никогда не видела, как коронуют монарха. Прямо как в сказке.
— Не люблю я эти сказки, — отозвалась Роза, протирая кружочек в запотевшем окне, чтобы выглянуть наружу.
В душном набитом автобусе тряслись усталые служащие, возвращающиеся с работы домой. Роза и Хелена всегда ездили вместе и обычно занимали места на втором этаже, чтобы сверху разглядывать прохожих. Это служило своего рода бесплатным развлечением: смотреть на людей в потрепанной одежде и изношенной обуви, бредущих по Уайтхоллу. Толпа выливалась на Стрэнд[2] грязноватой рекой: магды в дешевых пальто и шляпках; лени на каблучках, в узких юбках и жакетах на пуговицах; клары, толкающие перед собой громоздкие детские коляски или сопровождаемые парой цепляющихся за них малышей. Изредка мелькали фриды в обязательной для них черной одежде, торопящиеся успеть домой до наступления комендантского часа. Вдовы одевались в черное, сами, в сущности, будучи чем-то вроде теней или пятен копоти, оставшихся на месте догоревших свечей.
Строгие предписания в отношении одежды регулировались системой талонов различного номинала, варьировавшегося в зависимости от касты. Поскольку производство тканей и кож главным образом было ориентировано на нужды континента, вся обувь изготавливалась из пластика и резины с подошвами из пробки или дерева, а одежда шилась в основном из одинаковых грубых тканей. И все же, несмотря на эти ограничения, отличить женщину высшей касты не составляло труда.
Различия между мужчинами не так бросались в глаза и заключались не столько в одежде, сколько в поведении. Иностранцы вели себя уверенно и развязно, в то время как местные держались скромнее, демонстрируя знаменитую английскую выдержку.
На углу Адам-стрит кучка немолодых мужчин, выкатившись из паба, подобострастно уступила дорогу паре офицеров, шагавших бок о бок и занявших весь тротуар.
Розе вспомнился припадок ярости отца после объявления о создании Союза: «Во всем виноват правящий класс! Нами руководили идиоты и мошенники. С такими вождями нечего удивляться, что мы сразу сдались».
Мать, бледная от волнения, объясняла дочерям, что папа болен и сам не понимает, что говорит.
Главная прелесть поездок на автобусе заключалась в том, что Роза и Хелена получали возможность поговорить, не опасаясь подслушивания сослуживцев. Совершенно свободно разговаривать было, конечно, нельзя, тем более что следить за пассажирами общественного транспорта проще простого, а соглядатая распознать сложно, поэтому, прежде чем что-то сказать, не мешало оглянуться по сторонам. Однако сидевшая за ними лени — невзрачная, с косичками и в очках с толстыми стеклами — уткнулась в дешевую книжку под названием «Любовь солдата», а расположившиеся с другой стороны две магды с заправленными под косынки волосами злобно перемывали кости подруге.
Хелена закатила глаза:
— Я и забыла, ты ведь у нас специалист по сказкам. Как работа?
— Отлично. Со сказками просто. Проще, чем с Бронте.
— Не понимаю, чего ты жалуешься! Я готова убить кого-нибудь, лишь бы занять твое место.
— Сказала девушка, не пропускающая ни одной кинопремьеры.
— Знаю, со стороны такая жизнь выглядит очень заманчиво, но ты пойми — ведь совершенно невозможно расслабиться. Все время надо искать неточности. Любые огрехи, просочившиеся сквозь сито. Если обнаружатся политические ошибки, отвечать мне. Представь себе, какое напряжение. Можно подумать, что я сижу и ем шоколад.
— Шоколад? Смутно припоминаю…
Хелена ухмыльнулась. Она не могла сдержать рвущуюся из нее наружу жизнерадостность. Все в ней казалось непокорным, от молочно-белых локонов, выбивающихся из-под шляпки, до вечного намека на улыбку в уголках рта. Боги щедро оделили Хелену своими дарами — разве что не родилась немкой, — и главным из них было чувство юмора, жизненно необходимое на государственной службе.