Начав, Роза уже не могла остановиться. Столь тщательно возведенная по кирпичику стена между мыслями и словами начала рушиться. Ниша превратилась в исповедальню, покрытый пластиком столик — в алтарь, а занавески вокруг — в алтарную завесу.
— Сама не знаю зачем. Пока я не устроилась на эту работу, мне никогда и в голову не приходило писать, а теперь получается само собой, как дышать. Я уже и не знаю, могу ли без этого жить. Все началось, когда мне поручили редактуру. Помощник комиссара сказал тогда, что литература опасна и способна заражать умы, поэтому те, кто с ней работает, должны психологически отгораживаться оттого, что читают. Ему казалось, что у меня получится.
— Он тебя недооценил.
— Мартин… то есть помощник комиссара Кройц… Он так в меня верил. Спросил, люблю ли я читать, а я, конечно, ответила, что ничего не читала с самого детства.
Лицо Оливера затвердело.
— Наверное, он считает тебя глухой и слепой, если ему кажется, что классика не может на тебя повлиять.
— Не знаю. — Она вертела в руках бокал, водя пальцем по краю. — Такое ощущение, что я уже ничего не понимаю. Ты считаешь, что писать… предосудительно? Я знаю, что партия этого не одобряет.
Оливер допил джин, быстро оглянулся и нахмурился.
— Партия ненавидит писательство по той же причине, по которой ненавидит чтение. По их мнению, это предполагает, что человек остается один на один со свободным полетом мысли. И это их пугает.
— Я не совсем понимаю, зачем мне это нужно.
— А зачем вообще люди пишут? Затем, что впереди у нас темнота. Когда мы пишем, мы пытаемся запечатлеть тот краткий клочок жизни, который заполучили. Словно зажигаем звезду во тьме прошлого. — Его глаза пристально смотрели на нее, как если бы они двое тоже были звездами среди бесконечного мрака. — Честно говоря, здорово, что ты пишешь. За последние тринадцать лет ничего заслуживающего прочтения не опубликовали.
— Мое тоже не опубликуют. Это просто короткие рассказы. Никто их никогда не увидит.
— Надеюсь, ты дашь мне почитать. — Оливер наклонился через стол и взял ее руку в свои.
Прикосновение электрическим разрядом пробежало по телу Розы. Раньше они никогда не касались друг друга, и теперь Роза заметила, какая у него крупная сильная ладонь с длинными пальцами, удивительно теплая. Прежде он всегда казался ей совершенно холодным.
— Мартин говорит, что, когда разовьется телевидение, следующие поколения уже не будут ничего читать.
— Вероятно, следует допустить, что иногда, пусть только иногда, герр Мартин Кройц может ошибаться.
Наклонив голову, чтобы скрыть улыбку, она спросила:
— А ты? Мне кажется, я совсем ничего о тебе не знаю.
— Моя мать умерла. А отец живет в Нью-Йорке. Эти слова ее поразили.
— Значит, у тебя двойное гражданство? Ты наполовину американец?
— Да.
— Тогда ты можешь путешествовать. Можешь уехать отсюда, поехать куда угодно!
— Наверное, могу.
— Но ты никуда не ездишь.
— Если я уеду, то обратно уже не вернусь.
— И почему это так важно? — 4 Но она уже сама догадалась, каков будет ответ. Он читался во взгляде обращенных на нее зеленых с блестками пламени глаз и звучал в глубине ее души.
— А ты как думаешь?
Он снова взял ее за руку, сцепив их пальцы, и Роза ощутила, как забурлила внутри нее кровь. Девушку охватило чувство, которое она раньше гнала от себя. Будто вспыхнула искра, которую она всегда старалась гасить.
Роза опустила глаза.
— Я кое о чем не говорила, но тебе нужно знать. — Она перешла на едва слышный шепот: — Меня вчера допрашивали. В УБ С. Продержали всю ночь, а потом отпустили, ничего не предъявив.
Их оживление мгновенно улетучилось.
— А помощник комиссара об этом знает? — глухо спросил Оливер.
— Я… я не уверена. Ему очень некогда. Он занимается организацией большой конференции в Блен-хейме, которая состоится на следующий день после коронации. Но прямо перед тем, как меня арестовали, Мартин сообщил, что его переводят в Париж.
— Тебе сказали, за что тебя забрали?
— Нет. Но допрашивал меня Эрнст Кальтенбрун-нер.
У Оливера округлились глаза, но он промолчал.
— Такое впечатление, что они думали, что я что-то знаю. Но ведь я ничего не знаю! Полная бессмыслица.
— Возможно, ты действительно что-то знаешь. Просто не понимаешь, что именно.
Атмосфера за столиком изменилась. Он крепче сжал ее руку и взволнованно прошептал:
— Здесь не место для таких разговоров. Но нам необходимо поговорить. Нужно кое-что тебе объяснить. Пойдем.