Выбрать главу

I

Вместо того чтобы воскрешать в памяти ребяческую веру Доктора в совершенство свиней, оказавшуюся для него в конечном счёте фатальной, я предпочитаю вспоминать о его невероятно сильной — хотя, увы, кратковременной — любви к рыбам, столь сильной, что, на его беду, она приняла религиозное направление. Он ещё более утвердился в своём заблуждении, когда в неком старом трактате по каббалистике, который ему дал почитать Йорген Йоргенсен, обнаружил, что первые буквы написанных по-гречески слов «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель» складываются в греческое же слово «ихтис» (рыба).

— ВСЁ, ЧТО ЖИВЁТ, СВЯЩЕННО, ГОУЛД, НО РЫБА СВЯЩЕННЕЙ ВСЕГО, — так он сказал мне однажды, ещё до того, как его сумасшедшая страсть стала и моей верою, — ВОТ ПОЧЕМУ РЫБА ИСПОЛЬЗОВАЛАСЬ ПЕРВЫМИ ХРИСТИАНАМИ КАК СИМВОЛ ХРИСТА.

Как ни прискорбно, однако Бог остался на небесах, а великий учёный воплотился в пирамиду из дерьма, в мерзкое зловонное облако, и теперь рыбы принадлежали мне одному, но я не был для них ни Отцом, ни Сыном, ни Духом Святым и не имел ни малейшего представления, что делать с ними и что делать с останками мистера Лемприера или что в итоге они могут сделать со мной.

Я постарался воспринять своё фиаско как дар свыше, как некое божественное вмешательство того самого Ихтиса из стародавних времён. Отныне «Книге рыб» не суждено было покинуть стены лондонской печатни, будучи опубликованной и аннотированной мистером Космо Вилером, и его имени уже не предстояло красоваться на её титульном листе. Мне казалось, что смерть Доктора как бы вверила моему попечению всех рыб, освободив их и от домогательств Науки, и от неземного тщеславия мистера Лемприера, желавшего с их помощью проложить себе путь в общество. Круг рыб, недавно ещё столь ограниченный, вдруг как бы расширился. Мне следовало бы испытать бурный восторг, но задача, которую предстояло безотлагательно разрешить, не позволяла ощущать ничего, кроме ужаса, ибо все знали, что этим утром мне надлежало явиться к мистеру Лемприеру, а также потому, что смерть его было невозможно скрыть, и, наконец, оттого, что на островной каторге на любую смерть смотрели как на убийство, так что дела мои были плохи: не придумаешь, что делать с его костями, — своих не соберёшь.

Не скажу, что пришедшая мне в голову мысль оказалась самой удачной в моей жизни. Но тогда она — по крайней мере, на какой-то срок — решала проблему останков Доктора. Я достал из кустов последний припасённый мной кувшин спиртного, до которого ещё не добрался кровожадный Каслри, к тому времени, кстати, уже вполне пробудившийся от сна и, верно, припоминавший, сколь сладостные занятия его в оный повергли, и поместил в загон новую порцию хмельного угощенья. Боров принялся лакать и хлебать его с таким рвением, что уже через какие-то четверть часа наступил полный катарсис, сопровождаемый совершенным очищением свиного кишечника. Каслри ещё покувыркался в грязи, а затем уснул, завалившись на бок и выставив вперёд все четыре ножки свои, словно горлышки четырёх опустевших бутылок. Удостоверившись, что боров пребывает в крепких объятьях Морфея — брошенные в него камни отскакивали от щетинистой шкуры безо всяких последствий, я спустился в загон и принялся за кошмарнейший труд — разыскание останков мистера Лемприера путём сортировки дерьма. В состоянии, близком к умопомешательству, я сжёг обрывки его платья в камине, пряжки с пояса и башмаков закопал возле загона, а кости побросал в бочку с водой, стоявшую на заднем дворе. Затем я остановился и, судорожно дыша, стал придумывать, где на таком густонаселённом и небольшом острове, как наш, можно спрятать бочку с невероятно вонючими человеческими костями.

II

Салли Дешёвка тоже не смогла ничего придумать; как и Вилли Гоулд, она понятия не имела, что делать с этими костями. Казалось, всю её крохотную, тёмную комнатку — практически камеру, с низким потолком, сырыми стенами и убогой меблировкой, состоявшей из койки с жалким соломенным тюфяком да ломаного стула, — он до краёв наполнил своими бедами. Начал с философского вопроса, каким способом лучше всего избавиться от прошлого, а закончил бы в духе Просвещения, но тут дверь смущённо взвизгнула и отворилась.

Вилли Гоулд едва успел укрыть своё нагое тело под койкою Салли Дешёвки, когда услышал тяжёлую, столь узнаваемую поступь, за коей последовал скрип — то Комендант опустился на старый плетёный стул, пребывавший в состоянии столь же плачевном, как и дух Вилли Гоулда в тот миг. И тут я осознал, что часть меня выступает из-под жёсткого одеяла, коим застлана кровать. Однако было темно, и к тому же Комендант находился в каком-то ступоре, так что он принял мои белеющие во мраке ягодицы за ветхий табуретик, подставку для ног. Он попинал их, дабы взбить уплощённое от времени седалище, чтобы оно доставляло хоть какое-то подобие комфорта, а затем поводил каблуками сапог вдоль ложбины меж ягодицами. Не так-то просто стоящему на карачках голому мужчине оставаться безмолвным, когда в естество его то и дело въезжает каблук. Это был сущий кошмар, настоящая пытка, и её отнюдь не облегчил длинный монолог, которым разразился Комендант — как вскоре выяснилось, под воздействием нескольких капель настойки опия.

В какой-то всё усиливающейся горячке он заговорил о том, что история никогда не существует в прошлом, но всегда в настоящем. Все, кому когда-либо посчастливилось открыть Землю Ван-Димена — случайно или намеренно, — вплывали теперь, по его мнению, в открытую дверь комнаты Салли Дешёвки под полными парусами. Его взору предстали арабские купцы двенадцатого века на своих доу под треугольными парусами, японские пираты четырнадцатого столетия, больные, измождённые после долгого плавания, вскорости умирающие от невыразимой тоски — их отёкшие, безволосые трупы были такими лёгкими, что плавали в воздухе, и к ним приходилось привязывать камни, дабы они опустились на землю, в свои могилы. Он видел и страдавших цингою португальских искателей приключений — эти прибыли на трёх каравеллах в поисках золота и тех, кого можно было бы обратить в христианство; они пытались соотнести абстрактное пятно, помещённое в самом низу их карт времён династии Птолемеев и помеченное надписью Terra Incognita, то есть Неизвестная Земля, со вполне реальными голыми чёрными дикарями, столь мало интересующимися торговлей, что они бросали португальцам обратно все предложенные им подарки, оставляя лишь только одни красные носовые платки, которые повязывали вокруг своих кучерявых голов.

Комендант грустно качал головой, говоря о подобной невинности. Португальцы покинули тесную комнату Салли Дешёвки и направили свои каравеллы к югу, взяв курс на плавучие ледяные горы, где, как прознал глава экспедиции, Амадо Отчаянный, жило племя куда более меркантильных людей, с отверстиями вместо носов, как у змей, питающихся, по слухам, исключительно запахами и готовых платить за оные золотом.

Тут я почувствовал, как блоха укусила меня за голый зад — буквально впилась в него. Комендант сильно пнул сбоку покосившийся «табурет», дабы тот стоял ровно, и продолжил беседовать с теми, кто, как ему казалось, толпился прямо перед ним в битком набитой историей каморке.

Затем Комендант принялся орать и ругаться на голландцев — его нога соскочила с моих ягодиц и задёргалась, и мои причиндалы заелозили по его башмаку, полируя оный до блеска, — голландцы как раз пересекали вспенившуюся, точно гребень волны, кровать Салли Дешёвки на своих крутобоких флюйтах, ища, с кем бы поторговать, сопровождаемые рыбаками-яванцами в их длинных и узких проа, которые сильными ветрами иногда относились далеко в сторону от привычных районов промысла, где-то на северо-западе; за ними последовала французская экспедиция, чуть не сплошь естествоиспытатели и философы, энциклопедисты и светила науки, возглавляемые галантным месье Пероном; этот последний, высадившись на песчаный берег Земли Ван-Димена на шестом году Республики, но оказавшись в одном с нами времени, довёл до истерики туземку тем, что, отвешивая поклон, снял при этом перчатку — несчастная вообразила, будто он стянул с руки кожу. Она не успокоилась, пока, к её величайшему изумлению, он не запел «Марсельезу» и не предложил ей собственноручно снять с него панталоны, дабы убедиться, что он обыкновенный мужчина — такой же, как и другие.