— Почти каждый день, ото всей нашей библиотеки осталось всего несколько книг, — мужчина опустил голову. — Читаем все вместе, с малышом, это своего рода время во времени...
«Время во времени». Адам вспомнил, как года два-три назад слышал об одном человеке, оттуда, из тех мест, где в мирное время строят мосты и устраивают паромные переправы только для того, чтобы во время войны иметь возможность спастись бегством. Так вот, тот человек, как бы ни мерзли его домашние, не позволял бросить в скудный огонь ни одной книги, пока они еще раз ее не прочтут. Да, время во времени.
— От всего, что было, нам осталась только большая тень. Куда бы мы ни двинулись, она жмется к нам... — включилась в разговор женщина и сделала пару шагов по густому отражению, которое, казалось, на миг расступилось, но тут же снова становилось прежним.
— А вы, отдыхаете? — Мужчина, видимо, хотел оставить в стороне невеселую тему.
— Я здесь по делу, нужно произвести кое-какие изменения, вот, на фронтоне они хотят новую надпись... — ответил Адам.
— Ага, — кивнул головой человек.
— Владельцы так захотели, а я всего лишь... — почему-то принялся оправдываться юноша.
— Это имение принадлежит им в той же степени, как всем остальным, ни больше ни меньше... — перебила его женщина с нескрываемым волнением.
— Молчи, — испуганно шепнул ей муж.
Адам покраснел. Встал. Девочка не отводила от него взгляда. У нее были большие печальные глаза, которые выражали все. И к этому было нечего добавить.
— Мне так объяснили... — начал Адам.
— Мы ничего не знаем, — перебил его мужчина. — Это старая книга, написана еще до той войны, мало кто мог бы рассказать о ней подробнее. Разве что только служанка Златана, но эта добрейшая старушка совершенно глуха и говорит только о стряпне. Если кто вам и может помочь, так это профессор.
— Профессор?! — повторил Адам.
— Да. Вон он, там, в павильоне. Говорит, что пишет какое-то исследование обо всем, что здесь есть. Приходит изучать, что-то собирает, ищет... Очень вежливый человек, всегда нас приветствует... — немногословно объяснил мужчина.
— Спасибо. А теперь мне придется добавить надпись, — вспомнил Адам.
— Ага, — кивнул мужчина.
— И мы пойдем, — холодно проговорила женщина — За домом есть поляна, где можно собирать цветы. Покимица разрешает девочке играть там...
Адам направился к приставной лестнице, роясь в карманах в поисках листка бумаги. Семья, сопровождаемая большой тенью, двинулась вниз по лестнице, продолжая жаться друг к другу, словно опасаясь, как бы тень не втерлась между ними. Одна только девочка оглянулась и крикнула:
— Нас зовут Стоны!
— Стоны?! — оглянулся на звук юноша.
— Да. Это наша фамилия. Стон! — подтвердил ребенок.
— Адам. Адам Лозанич... — представился юноша, но Стоны уже исчезли из вида.
Вяло собравшись с силами, словно уверенная, что им от нее все равно не уйти, тройная тень лениво скользнула с террасы вниз, вслед за ними.
19
Заняв на верху лестницы самое устойчивое и самое удобное из возможных положений, Адам, у которого не было с собой метра, принялся ладонью измерять и размечать имеющееся пустое пространство, чтобы поместить в нем четыре слова. Следы от исправления предыдущих надписей можно было заметить и снизу, а уж вблизи распознать их было совсем легко. Получалось, что фронтон представлял собой своего рода архитектурный палимпсест, место, где на предыдущий текст неоднократно наносился новый. Разбирая букву за буквой по остаткам штукатурки, красок, выпуклостей и углублений, юноша установил по крайней мере четыре возможных прежних вмешательства. Первая, самая старая, явно выделяющаяся латинская надпись «Villa Nathalie» была сделана рельефно, она не менее чем натри пальца выступала над стеной фронтона. Вторая, барельефная, более низкая, была выполнена кириллицей, и из всех ее Слов можно было разобрать только одно, которое звучало как «...наследие». И если бы юноша не вспомнил посвящения с первой страницы книги, ему бы стоило большого труда разгадать ее смысл, потому что тот, кто делал третье изменение, последовательно, иногда до самого кирпича, сбил предыдущую надпись, потом заполнил выбоины новой штукатуркой, а потом обычной масляной краской нанес новую надпись — «1945». Относительно четвертого слоя трудно было с уверенностью сказать, явился ли он очередным результатом еще одной перемены ненадежной человеческой природы или же был просто плодом действия времени, сменявших друг друга и все смывающих дождей, вонзавшихся в стену палящих лучей солнца, влаги, жары, укусов морозных ветров, но только слой этот не был помечен совершенно ничем.
Аккуратно устранив остатки предыдущих надписей, юноша выбрал тип лапидарных квадратных заглавных букв и, выудив из памяти знания по римской эпиграфике и разметив место для латинских слов и интервалов между ними, написал в две строки:
VERBA VOLANT,
SCRIPTA MANENT
Получилось хорошо. Достойно. Scriptura monumentalis. На часах в верхней части треугольного фронтона цифр не было, но, судя по все еще яркому свету, можно было предположить, что сейчас около трех часов. Выполнив требование загадочных заказчиков, юноша был теперь свободен и решил снова прогуляться по имению. С террасы ему было видно, что на том месте, откуда он убрал вьющийся куст поздних роз, копается в земле какой-то человек. Адам Лозанич направился прямо к нему. Как только глаза их встретились, он пожалел об этом. Согбенный мужчина лет семидесяти, неброско одетый, с каким-то значком на лацкане, худой, как пустынник, свинцово-бледный и коротко, по-военному подстриженный, хлопотал вокруг нового, точно такого же, как раньше, куста. Видимо, этот Покимица, тоже один из читателей книги, имел задание ухаживать за садом, подумал юноша, намеревавшийся оправдаться за свой утренний поступок. Однако короткий взгляд, которым удостоил его мужчина, был таким, что он даже не попытался что-нибудь произнести. Точнее говоря, Покимица медленно выпрямился, вытирая ладони о штанины, небрежно плюнул в сторону и презрительно взглянул на него. Затем отвернулся, снова встал на колени и продолжил заниматься кустом поздних роз, всем своим видом показывая, что не замечает, что перед ним кто-то стоит. Адам, пристыженный, удалился.
Он не понимал, куда идет. Из французского парка снова забрел в густые заросли. Чтобы отвлечься от неприятной встречи с садовником, принялся приглядываться к разным мелочам, которыми повсюду изобилует природа и которых обычно люди, занятые своими сверхважными делами, не замечают. Так, в промежутке между ветвями он обнаружил космически безукоризненное переплетение паутины и ее кривоногого хозяина, который ловко сновал вокруг только что плененной мушки. Увидел молодую гусеницу, которая продвигалась по коре конского каштана, оставляя за собой слизистые нити недавних мук сотворения. Перешагнул через колонну черных лесных муравьев, занятую перетаскиванием семян и мертвой медведки. Вздрогнул от крика павлина, неожиданно оказавшегося на его пути. Птица, похоже, и не собиралась от него прятаться, она, вытянув шею, распустила крылья с ослепительно жаркими перьями. Поэтому ему пришлось сойти с тропинки, и лица его тотчас коснулись нити повилики. Он чуть не споткнулся о холмик над кротовьей норой, а шорох его шагов спугнул сидевшую на яйцах куропатку и белку с соседнего дерева. Птица вспорхнула, а зверек, недоверчиво глянув на него, удрал в густые заросли шиповника, полного, к его удивлению, все еще зрелых плодов.
Через становившиеся все более густыми ивы до него сначала добралась заплутавшая стрекоза, потом донесся шум крыльев серого журавля, потом из-за листвы вынырнул блеск пруда, и Адам понял, где он находится по отношению к вилле. Перед ним была гладкая поверхность, глубиной не глубже прозрачной, которая брала начало неизвестно где и невысокими каскадами ниспадала на следующую ровность, покрытую кувшинками, лотосами и другими болотными растениями и населенную откормленными ленивыми лягушками. Над самым дном юноша ясно увидел стаю пестрых рыб, медленно плывущих мимо обросших темно-зелеными водорослями камней и винной бутылки с длинным горлышком, наполовину торчащей из слоя ила. Куда движется эта вода, Адам не узнал, потому что его внимание привлек стоящий поблизости павильон, небольшое сооружение со стеклянными стенами, разделенными рамами на множество квадратиков, как у оранжереи, которые изнутри закрывали водопады белых полотняных штор. Немного поколебавшись, юноша дважды постучал в дверь и, нажав на ручку, громко крикнул: