Мать мальчика, Магдалина, скрывшись в своей наполненной меланхолией комнате, всю ночь открывала то одну, то другую книгу с оттиском вселенского древа — скромного наследства первого мужа. То ли она не знала, что ищет, то ли никак не могла найти, что искала.
А служанка? Она накрыла в столовой стол к ужину и села возле кухонной плиты в ожидании, когда кто-нибудь попробует творение ее рук — аппетитно подрагивающую заливную стерлядь. Но никто не приходил насладиться кулинарным мастерством Златаны — загустевшей прозрачностью, в которой словно волшебно парили кусочки грибов и рыбы, зеленые горошины и кружочки моркови, посыпанные мелко нарезанными листьями петрушки. Видя, что давно миновало время не только обеда, но и ужина, служанка убрала нетронутые тарелки и тихо направилась в комнату мальчика. И хотя в тот день она тщательно подмела во всем доме, под ее тапками все время что-то упорно поскрипывало, словно по полу был рассыпан морской песок.
Мальчик спал беспокойным сном. Его ноги под одеялом резко дергались. Каждое движение сопровождалось глубоким вздохом.
— Сынок, знай, я хоть и не шибко грамотная, но верю тебе... — произнесла Златана над его изголовьем и так же неслышно, как появилась, выскользнула из того, что можно было бы назвать самым началом судьбы Анастаса Браницы.
24
Позже Анастас Браница много раз спускался по тому же крутому склону, мимо тех же острых трав и извивающихся каменных оград, под тенью маслин и диких гранатов на ту же самую узкую песчаную косу у подножия мыса к той же необозримой воде и, согнувшись, искал что-нибудь подтверждающее, что он бывал здесь еще ребенком. Волны приливов и отливов уже тысячи раз прошлись по тем первым следам. Ничего нельзя было узнать. Ни одного отпечатка его ног.
Вообще казалось, мало кто решался сойти вниз к самому берегу. Новые читатели, мальчики в сине-белых матросках с якорями на пуговицах или стареющие искатели приключений во взятых напрокат полосатых купальных костюмах, на которых пониже спины стояла жирная надпись «Украдено в купальне Влайка», по-прежнему лишь на несколько мгновений останавливались на головокружительно крутом откосе, бросали взгляд на открытое море, но почти тут же устремлялись дальше, туда, куда увлекал их сюжет приключенческой книги. И почти никто из них не обращал внимания на фигуру, которая по утрам, раскинув руки и ноги, лежит спиной на постоянно изменявшейся пограничной полосе между морем и сушей, а вечерами, согнувшись, перебирает в венце пены белые камешки, обкатанные прибоем. Скорее всего, можно было подумать, что это то ли чудом спасшийся несостоявшийся утопленник, то ли несчастный, задумавший свести счеты с собственной жизнью. Скорее всего, так они и думали, тем более что сам Анастас не смог бы с уверенностью ответить себе, кем из этих двоих был он.
Между тем в доме на Великом Врачаре многое еще долго напоминало об окропленной мелким дождем постной среде осени 1906 года. Прежде всего, несмотря на старания Златаны, откуда-то постоянно продолжал появляться песок, который обитатели дома ногами разносили по всем комнатам. Удивленная служанка еще до Рождества набрала его целую большую бутыль объемом в семь пивных кружек. Боясь, как бы на мальчика снова не обрушился гнев адвоката Величковича, она ему ничего не говорила, а собранный морской песок прятала на полке в кладовке, за большими кастрюлями и железными формами для тортов. Давно уже привыкшая быстро приспосабливаться, она больше не удивлялась, а просто терпеливо прятала подальше банки, пакеты и фунтики, словно это было самое обычное дело, одна из многочисленных обязанностей, подразумевавшихся ее службой. А дважды в год, весной и осенью, во время больших уборок всего дома потихоньку выносила песок в погреб и там аккуратно складывала его в дальнем углу.
Еще более странно обернулось дело с сеткой трещин на стене, как раз рядом с дверью кабинета господина адвоката. Из года в год переплетение глубоких морщин разрасталось и расползалось во все стороны. Рабочие из строительной фирмы, в свое время производившей в доме ремонт, а это были опытные мастера из Панчева, благодаря которым так достойно смотрелся фасад здания в стиле сдержанного модерна, появлялись трижды, пожимали плечами, таращили глаза и заверяли, что теперь все будет «хорошо, в самом лучшем виде, останетесь довольны». Однако никому из этих, равно как и из всех будущих, мастеров никогда не удавалось раз и навсегда заделать неожиданное повреждение. Побелка начинала крошиться, штукатурка трескалась, и там, в глубине, объявлялся •«шириной в целых три пальца» разлом в самом кирпиче, где вскоре поселилось и невероятно размножилось целое семейство мышей. Ползучий стебель трещины медленно, но верно подбирался и к другим комнатам, грозя в конечном счете распространиться по всему зданию.
— Плохо дело! Краска тут не поможет, хозяин. Весь дом поехал... А вода, она ведь где хоть раз просочилась, может туда снова вернуться. Жила трещины тянет ее снизу, из фундамента, из земли, — вынес оценку последний строитель, один чернотравец, после того как там и сям простукал стены, зажмурившись, чтобы лучше слышать, какими путями распространяется звук.
Другая трещина, в отношениях между Анастасом Браницей и его отчимом, тоже никак не зарастала. Собственно говоря, адвокат воспринимал мальчика как неизбежное зло, как одну из ненужных вещей, которые Магдалина захватила с собой во второй брак. На это он согласился только из-за своей ни с чем не соизмеримой страсти к вдове. А может быть, уже тогда у него сложился план, каким образом ему избавиться от всего, кроме нее самой.
Надо сказать, что капитан артиллерии Сибин Браница погиб почти три месяца спустя после майского путча 1903 года Кровавые следы убийства во дворце короля Александра Обреновича и королевы Драге Машин давно уже были устранены, несколько высших офицерских чинов, председатель правительства, военный министр, братья Луневице перебиты, другие получили год-два тюрьмы или каторги, третьим помогла образумиться высокая пенсия, четвертые немедленно присягнули на верность новой династии, тем более что заговор можно было оправдать понятной ненавистью к режиму, прославившемуся своим произволом, а капитан Браница все еще скрывался где-то в Белграде, упрямо отказываясь тем или иным способом примириться со своей совестью. Дав клятву его величеству, помазаннику Божьему, он теперь не мог пойти на то, чтобы ее нарушить, поэтому постоянно менял место своего пребывания, заявлял, что «цареубийства сербов погубят», пытался вступить в контакт с генералами Йованом Белимарковичем и Антонием Богичевичем, общеизвестными близкими друзьями бывшего царствующего дома. Он за собственный счет тайно заказал оставшемуся неизвестным владельцу типографии (подозревали, что это был Хоровиц) напечатать открытки, на которых изображался мальчик аристократической внешности в коротком пальтишке, в шляпе и перчатках, и разослал эти открытки в редакции журналов по всей Европе, в частности парижский «Journal des Debats» именно таким образом получил экземпляр этой почтовой карточки со следующим текстом: «Вы ошибаетесь, есть еще один наследник Обреновичей». В конце июля 1903 года, намереваясь отправиться во Врньце в надежде, что там его примет старый генерал Белимаркович, изолированный от политики и от всего мира в своем особняке, Браница еще на вокзале в столице был окружен группой людей в военной форме с обнаженными саблями, острые лезвия которых невинно поблескивали под лучами летнего солнца.
— Сибин, сдавайся, не ищи глупой смерти! — вскричал возглавлявший их поручик-интендант Вемич, одноклассник и побратим, на которого до недавнего времени была возложена обязанность разгонять галок с деревьев, окружавших здание королевского дворца, чтобы шумные птицы не галдели под монаршими окнами. Поручик никогда не отличался особой храбростью, но сейчас он был на стороне врага, обладавшего многократным численным перевесом.
— Прочь с дороги! — гордо выпрямился Браница и потянулся рукой к внутреннему карману своего штатского сюртука, где у него лежал вовсе не револьвер, а орден Большого креста, однако в тот же момент упал замертво, получив столько ран от пронзивших его сабель, что даже нельзя было с уверенностью сказать, какая из них оказалась смертельной, точно так же, как нельзя было потом с уверенностью установить, где именно его похоронили.