— Надо, наверное, проверить, хорошо ли я закрыла входную дверь, — вспомнила Елена хоть что-то, что могло бы пусть ненадолго, но оттянуть начало конца.
Госпожа Наталия раньше никогда не упускала случая проверить, закрыта ли дверь на цепочку, повернут ли дважды ключ в замке, хорошо ли завернуты водопроводные краны, опущены ли жалюзи в других комнатах... Но на этот раз казалось, что ей не до этих обычных мер предосторожности. Несмотря на то что ждала она уже полстолетия, сейчас ей хотелось отправиться в путь как можно скорее.
— Ну, хорошо, хорошо, только не мешкайте, боюсь, как бы мне не опоздать, если задержусь еще где-то... — сказала она встревоженным тоном, а так как из-за болезни говорила она с трудом и через каждые пять-шесть слов фраза застревала у нее в горле, Наталия Димитриевич поспешила отпить глоток чая.
5
Вчера исполнился год с момента появления Елены. Ровно год с тех пор, как она поселилась в этом доме, совершенно ничем не отличавшемся от других домов на улице Пальмотича. Стоящие поперек тротуара автомобили. Два ряда платанов с огромными болезненными отеками на стволах у самых корней. Пять. Семь. Девять. Рядок заспанных городских голубей, сидящих на безопасной высоте под самой крышей. Любопытные воробьи на треугольных каменных сводах над окнами и на железных карнизах. Пара заблудившихся дрожащих дроздов в раскрытой пасти одной из восьми преданных львиных голов, украшающих фасад работы известного скульптора Франи Валдмана. Балконы, похожие на забытые в воздухе опустевшие до весны исполинские гнезда. Белградские архитекторы начала века, Несторович, Андра Стеванович, Димитрие Лека, Александар Бугарски, Савич, Бекер, Антонович, Константин Йованович, Драгиша Брашован, — все они словно состязались в том, кто из них множеством выступов на фасадах своих зданий полнее удовлетворит потребности птиц.
Вестибюль, выложенный мрамором и звонкими отзвуками каблуков с металлическими подковками, там и сям пестревший прожилками трещин и пятнами тишины от более современной обуви на резиновой подошве. Изысканное кружево лепнины, обезображенной небрежно закамуфлированными шрамами, оставшимися после замены или дополнительного монтажа проводов и труб. Почтовые ящики с покрытыми патиной латунными табличками, на которых значатся полустершиеся от ежедневных взглядов фамилии их хозяев, мечтающих о письмах. Шахта лифта, огражденная решеткой из кованого железа. И зеркало в кабине, такой тесной, что Елена, хотелось ей того или нет, снова и снова встречалась в нем со своей тоской, настолько тяжелой, непомерно тяжелой, что, казалось, скрипучий стальной трос может лопнуть под ее весом. Позже госпожа Димитриевич посвятила свою компаньонку в тайны измерения грусти, благодаря чему девушка, по крайней мере, перестала таять на глазах от собственных ощущений.
— Я прекрасно знаю по собственному опыту, — повторяла старая дама. — Пройдет не сразу. Сама увидишь, научишься, человек ко всему привыкает. Меня этому обучила одна русская эмигрантка, преподавательница оперного пения Паладия Ростовцева. Она говорила: «Nu, milaya moya, chto s toboy! Raz — sledi za osankoy! Dva — golovku povyshe! Tri — ulybka, smeh, net luchshey muzyki!»
Но, правда, все это было гораздо позже. В тот день, когда она стояла перед дверью госпожи Наталии Димитриевич, ничем не отличавшейся от остальных входных дверей квартир пятого этажа в доме на улице Пальмотича, у Елены было немного денег в кармане, скромный ранец, отягощенная печалью тень и вчетверо сложенная газета «Политика». С тех пор как она окончила университет, защитив диплом исключительно ради своих родителей, с тех пор как она добилась от отца и матери разрешения и сдала документы для оформления эмиграции в одну из дальних стран, как можно дальше от своей тоски, с тех пор как она заполнила анкеты, написала заявление и стала ждать положительного ответа из посольства, она существовала за счет того, что бралась за любую работу, все свободное время отдавая изучению английского языка, потому что он был единственным знанием, которое она намеревалась взять с собой отсюда. В тот день она связывала надежды с объявлением из газеты «Политика», напечатанным в рубрике «Разное» и обведенным круговым движением шариковой ручки. «Пожилой даме нужна внимательная компаньонка. Проживание и питание обеспечиваются. Прийти для знакомства лично...» — это было все, что девушка успела прочитать через чье-то твидовое плечо среди раскрытых зонтиков и рукавов из непромокаемой ткани на автобусной остановке перед кинотеатром «Балкан», напрасно перемещаясь с одного конца Белграда на другой в поисках хоть чего-то определенного, чего-то такого, чем она могла бы пусть ненадолго, но залечить трещину между прошлым и будущим временем. Прочитать она успела только это, поэтому для того, чтобы узнать адрес, ей пришлось купить газету, тщательно следя за тем, чтобы кроме этого объявления не зацепиться взглядом ни за один соседний заголовок, ни за одно другое слово... Дело в том, что она давно уже заметила, что слова родного языка еще больше увеличивали ее тоску, более того, вызывали мучительное чувство тяжести — и она старалась по возможности избегать их.
— Кто там? Не бойся, я ничего тебе не сделаю! — послышался веселый голос еще до того, как блеснул глазок, повернулся в замке ключ и звякнула цепочка.
Открыла маленькая женщина, ее фигура не соответствовала ее звучному имени и фамилии. На ней было платье из натурального шелка старинного покроя, слишком большое для нее, соломенная шляпка с загнутыми вверх передними полями, на шее — двойная нитка перламутровых бус. Несмотря на все эти праздничные аксессуары, в руках она держала фартук и что-то похожее на нож, из тех, которыми пользуются для разрезания бумаги. Она слегка вытягивала шею и щурилась, как это свойственно близоруким людям.
— Извините, — улыбнулась она смущенно, с раскрасневшимся лицом. — Мне только что прислали из антикварного магазина несколько неразрезанных экземпляров.
— Прошу вас, проходите, давайте сядем в той комнате, где у меня библиотека, — повторяла она, ведя за собой молоденькую гостью. — Да, я и есть госпожа Наталия Димитриевич. Точнее говоря, барышня Наталия Димитриевич. Я не была замужем. Тем не менее прошу вас так меня никогда не называть. Теперь, в мои годы, это звучало бы странно...
Пройдя из обставленной полумраком прихожей прямо, а потом направо через раскрытую настежь двустворчатую дверь в комнату с книгами, Елена почувствовала себя так, словно оказалась в саду, хотя вокруг не было ни одного растения, за исключением стоявшего в вазе букета ярких оранжевых осенних цветов. Откуда же такое чувство, спрашивала себя девушка и позже, из месяца в месяц находя все новые и новые, цепочкой цеплявшиеся друг за друга объяснения.
Может быть, оно возникало из-за заливавшего все вокруг света, которому не мешали крупно набранные и никогда не закрывавшиеся шторы. В комнате буквально роилось сияние, на восточной стороне ее было огромное окно, каждая из пяти створок которого была разделена оконным переплетом на девять небольших одинаковых квадратов, поэтому само собой напрашивалось сравнение с оранжереей ботанического сада, в которой вместо растений вызревают книги.
Теперь уже трудно было сказать, в чем здесь было дело, но, возможно, впечатление сада возникло у нее и благодаря густой и вьющейся, как виноградная лоза, череде названий, протянувшейся по всему пространству стен от потолка, по-старинному высокого, с затененными углами, до немного рассохшегося паркетного пола, ничем не застланного, благодаря чему был виден орнамент, мастерски выложенный из красного дерева разных оттенков. Узорчатая пестрота названий с первого взгляда не поддавалась расчленению, но большинство книг здесь было в двух или нескольких одинаковых экземплярах, так же как и в природе то там, то здесь постоянно встречается подорожник, а где-то настойчиво торчат колючки кизила. Это была виноградная лоза, в переплетениях которой девушка тут же заметила и роскошные названия на английском и других иностранных языках; в отдельной застекленной вертикали полок находились книги, похожие на экзотические, заморские растения, требующие особого ухода и определенных климатических условий. Для того чтобы добраться до самых верхних рядов книг, имелись передвижные лестницы, похожие на те, что применяют для обрезки или прививания фруктовых деревьев, так что разрезание новых книг казалось Елене делом, предпринимаемым для достижения похожего результата.