— Нет, Людвиг, — вздохнула графиня, — не суждено мне жить!.. Если бы жизнь и вернулась ко мне, меня сожгли бы на костре, как колдунью, или же ты сам сжег бы меня на костре твоей жестокой, мучающей, ненавидящей любви. Я слабый росток чуждой и непонятной для тебя любви, и меня все равно заклюют черные птицы этого века, если бы ты и отогнал от меня Безмолвие.
— Не покидай меня! Я люблю тебя! — воскликнул граф. — Я люблю тебя всем своим существом, всем живущим во мне огромным миром. Неужели даже для такой любви нет награды?
— Людвиг! — слабо возразила Берта. — Для такой любви я не хочу быть наградой. Такая любовь и разъединяет теперь нас. Но придет век, когда людей будет соединять моя любовь: та любовь, которой я служила всю мою маленькую и бедную жизнь и во имя которой я умолила небо взять мою жизнь и отдать ее другим. Я уже вижу этот век: я вижу мужей и жен, которые вместе дружно трудятся на пользу ближнего. Я вижу слабых, маленьких и бледных женщин, которые несут тяжелую мужскую работу. И я вижу мужей, помогающих и ободряющих, а не клянущих их, как проклинал ты. Я вижу их и в лачугах бедняков, и на полях сражений, и в больницах, где они омывают гнойные язвы и, жертвуя своею жизнью, спасают чужую жизнь. И никто не зовет их ни колдуньями, ни святыми…
Граф Людвиг тоскливо припал к ней головой. Слабый огонек в нише ярко вспыхнул и стал угасать.
— Взгляни, — сказала графиня, — я такой же огонек. Его зажег Господь, чтобы не иссякло потомство любви и милосердия в кровавый и жестокий век. Но он был слаб и бессилен, и злые тени погасили его.
Огонь лампады еще раз вспыхнул и угас. И розы с тихим звоном склонились над умершей графиней Бертой.
Поздней ночью обессиленный, изнемогающий от скорби граф Людвиг отнес тело своей жены в замок.
Он положил ее в опочивальне на парадную брачную постель и убрал ее розами и усыпал всю комнату душистыми свежими цветами. Потом он спустился в подземелье, где хранились огромные запасы смолы, соломы и иных горючих веществ, заготовленных на случай осады замка, и бросил туда зажженный факел.
После этого он вернулся в опочивальню, склонился к ложу и, погрузившись лицом в душистые цветы, прильнул с поцелуем к холодной руке Берты.
— Моя жизнь — лишь я и ты, — прошептал он, — и если тебя в ней нет, то нет и меня!
В эту ночь замок Штеллинген сгорел со всеми, кто обитал в нем. И только черные, обгорелые стены остались от него на память векам.
Борис Никонов
ЛУННЫЙ СВЕТ
Илл. С. Лодыгина
О, если правда, что ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы…[12]
же третий день я живу в замке маркиза де Боклэр на нормандском побережье. Маркиз уехал на летний сезон в Норвегию и предоставил мне жить в его родовом поместье, сколько мне вздумается.
— Вы писатель и притом большой фантазер, — сказал он мне, — вам это будет кстати.
Я ответил:
— Вы правы. И если вы хотите быть особенно любезны к вашему старому приятелю, то постарайтесь подольше не возвращаться в замок. Одиночество мне еще больше кстати.
Он рассмеялся, пожал мне руку и уехал.
И вот теперь в замке никого.
Правда, в нем обитают: старик дворецкий с женой, несколько слуг и кастелянша. Обитаю в нем также и я… Но все эти обитатели (включая и меня) походят скорее на бесплотных духов, чем на живые существа.
Мы теряемся и исчезаем в громадных залах старого замка. Наши голоса здесь едва слышны. Невольно кажется, что Время — главный хозяин замка — заглушает их и пытается уничтожить и нас самих, как уничтожило оно десятки и сотни других, более ранних обитателей замка.
Мне чрезвычайно нравится такое существование. Иногда мне начинает казаться, как будто меня нет. Я не существую. Никакого моего личного бытия нет и не было, а есть только старый нормандский замок, и есть Время.
Мое творчество переживает здесь минуты необычайного нервного подъема. Оттого ли, что здесь никто и ничто не развлекает меня, или оттого, что полуфантастическая средневековая обстановка замка и сама природа, насыщенная легендами и сказаниями этой суеверной и поэтической страны так влияют на меня, — но никогда еще я не подпадал так полно и целостно во власть моих грез и фантазий.
Мне кажется, что не сам я сочиняю свои рассказы, но кто-то извне диктует мне слово за словом. И я потом с удивлением перечитываю набросанные мною строчки, странные и почти чужие для меня…
В особенности часто такое состояние бывает у меня утром и вечером, когда умирает или рождается день. Я давно подметил эту таинственную связь между моей работой и умиранием или рождением света. В торжественные минуты, когда время опрокидывает чаши своих песочных часов и отмечает наступление новой ступени в нашей жизни, мысль работает живее, воображение напряжено, как певучая струна. Отчего это?.. Я не знаю…
Кругом меня и ночью и днем тишина. Тишина, напоенная старинными нормандскими легендами и древними преданиями замка, который считает свое бытие не годами, а веками, как царственная династия. Я много читал и слышал разных фантастических историй, связанных с здешними местами, и это еще сильнее возбуждает мое творчество…
Я работаю без определенного плана, без схемы… Когда я начинаю писать, я и сам еще не знаю, что у меня выйдет. И к моему удивлению, у меня обыкновенно слагается стройный рассказ. Удивительная страна! Удивительный воздух! Этот воздух дышит красотой и фантазией вымысла… Я теперь понимаю, как создаются легенды. Какой вздор, что их творят люди! Они льются сами извне, как благодатный дождь… Не писатель творит легенду, а легенда делает человека писателем… Нужно только, чтобы была подходящая страна и подходящий воздух, как здесь…
Это лето не пройдет для меня бесследно. В этом я глубоко уверен… Только не помешали бы мне. Только не вывели бы меня из моего чудесного состояния, дарованного мне моим одиночеством!..
Волшебников, волшебниц в мире много…
Они средь нас, но мы не знаем их!
Здесь страна волшебников.
Каждое утро в моей комнате сам собой является кофе и завтрак. Молчаливый и почти несуществующий (так он таинственен!) волшебник, которого зовут Франсуа, незаметно приносит мне пищу и так же незаметно уносит и приносит из чистки мое платье и обувь.
Обедаю я так же таинственно… Г-н Ланглуа (дворецкий) и волшебники, Франсуа и Анри, двигаются по столовой легко и тихо, как привидения. Иногда мы беседуем друг с другом, — так же тихо и сдержанно, и наши разговоры кажутся исполненными тайны…
В действительности, быть может, все это вовсе не так уж таинственно… Быть может, таинственность всему этому придают монументальные размеры комнат, толщина стен, высота потолков, величавые, словно в старинном готическом соборе, окна и сказочно красивая разрисовка цветных стекол. Громадное пространство столовой, высокие пилястры потолка, монументальный, словно ворота храма камин — вся эта обстановка, рассчитанная на богатырей прошлого времени, на могучие голоса, на тяжелую поступь, на жаждущие простора жесты, все это делает нас какими-то пигмеями и неслышно скользящими тенями…
В остальное время волшебники исчезают. Исчезаю и я. Я ухожу работать в свою комнату-башню.
Сидя там, я слышу за окнами неумолкаемый говор океана и вижу за деревьями парка темно-синюю тучу его грозного пространства… Если я обернусь к противоположному окну, то вижу белую от пыли дорогу между деревьями и кустами. Дорога пустынна, как и все вокруг замка. Лишь изредка по ней проезжают крестьяне и любители-охотники из соседнего городка.