— Стоп-стоп. Помилосердствуйте!
— Император повелел прекратить, — объявил Розенберг, верховный бургграф.
Трио трубачей приложило к губам свои золотистые инструменты и выдало славный залп.
— Вацлав, — выдохнул император, — спаси меня от всей этой шушеры. Я сейчас слишком слаб.
Тем не менее люди входили в спальню один за другим. Императорские пекари и бакалейщики, целая толпа кондитеров, ювелиры, художник Шпрангер, автор «Венеры и Адониса» и «Марса и Венеры», а также Хофнагель, ученый, во всех подробностях изучивший природу и воспроизводство жуков и бабочек. Еще Оттавио Страда, антиквар, а с ним не кто иная, как его дочурка, любовница Рудольфа. Из-под ее поспешно наброшенного халатика выпячивалось чрево — Анна Мария была на сносях.
— Ах, Руди, Руди, — сладко пропищала Анна Мария. — Что ты с собой сделал?
И водрузила на императора свои объемистые телеса, что едва не достигла успеха там, где не справилась бритва.
— Анна Мария, я собираюсь пожить еще хотя бы денек, любовь моя, мой соловей, моя кошечка. Дай мне дышать, возлюбленная моя драгоценная, звездочка моя ненаглядная.
Вацлаву и еще двум слугам пришлось поднять звездочку.
Вездесущий кастрат Пуччи — некогда красивый мальчик, а теперь пухлое существо неясного пола, похожее на нахохленного голубя, — тоже был тут. А затем Рудольф узрел гостей, которых уж точно никто не звал. Евреев. В императорскую опочивальню явился не только придворный еврей Майзель, перед которым Рудольф во многих отношениях был в долгу (настолько во многих, что ему решительно не хотелось лишний раз об этом вспоминать), но также дряхлый пражский раввин, рослый рабби Ливо, облаченный в халат с поясом и непременным желтым кружком. «Н-да, — подумал император, — эта птица, похоже, не поленилась долететь сюда из самого Юденштадта».
— Проклятье! — заорал Рудольф. — Когда этот чертов Петака нужен, никогда его под рукой не оказывается!
Двое пажей как раз взяли Петаку на привязь и вывели подышать свежим воздухом.
— Что все это значит? — осведомился Рудольф. — Почему вы все здесь?
— Они слышали…
— Что они слышали?
— Что вы занедужили, — ответил Вацлав. — И теперь опасаются за ваше здоровье.
Окинув толпу презрительным взглядом, император пробормотал:
— Опасаются за мое здоровье?! Невероятно!
Тем не менее он сел в постели поровнее. Вацлав поправил простыни. Розенберг водрузил Рудольфу на голову императорскую корону. И снова последовал залп золотистых труб.
— А теперь послушайте вот что, — начал император голосом сильным и суровым.
По толпе разнеслось хриплое шиканье.
— Ложная весть, неизвестный источник. Не притворяйтесь, будто что-то знаете. Жизнь суть путешествие, в которое посылает нас Господь, и мудрость Его бесконечна. Звезды сияют в небе, а все, что кажется здесь неладным, в свете истины приходит в самый что ни на есть превосходный порядок. Что вверху, то и внизу, а что внизу, то и вверху. Поставьте зеркало перед вашими собственными грехами. Вот вам мои слова.
— Они не понимают, чего вы от них ждете, ваше величество, — отважился заметить Вацлав.
Розенберг опять дал знак трубачам. Прозвучал новый залп. И императорская опочивальня погрузилась в тишину.
— Валите домой к вашим стахолюдинам! — вдруг рявкнул император. — А если кто-то шепнет хоть словечко о каком-либо недуге, брякнет хоть что-то дурное о том, что видел в замке… Хоть словечко, которое змеей пролезет в ушко этого нечестивого честолюбца — моего младшего братца, который рвется к славе и короне… генерала и эрцгерцога Матияша, который так бездарно ведет войну с турками и тайком сговаривается с протестантскими князьками… Да-да, если до нашего врага Матияша дойдет хотя бы намек, если ему хотя бы ветерок из Праги донесет до границ наших южных земель… Да-да, тогда берегись, вероломный лжец и предатель, ибо найду тебя, где и как бы ты ни укрылся, и впереди у тебя будет только отделение головы от туловища… а посему учтите, хорошенько уразумейте, император достойно сражается!