— С тобой все хорошо, Карел? — спросил он, опуская его на стул итальянской работы — «сгабелло», — что стоял у печи. Сам хозяин опустился на строгий стул с ребристой спинкой.
— Рабби, произошло нечто ужасное — вернее, должно произойти, — выпалил Карел.
К этому времени начали просыпаться домашние — дочери и внуки раввина. Они омывали руки, произносили молитвы. А там недолго и до завтрака. Потом мужчины отправятся в шуль, а женщины на кухню. Было ровно семь утра по пружинным часам, которые раввин держал у себя в кабинете, пять минут восьмого по часам костела Девы Марии перед Тыном и одна минута восьмого по астрономическим часам на Староместской площади.
— Друг мой, расскажи мне, что тебя так встревожило.
Карел перевел дух, помотал головой и сложил ладони у груди, а его брови поднимались скорбными дугами, бороздя глубокими морщинами его лоб.
— Начинай сначала, Карел, и дойди до конца.
— Здесь все только начало, рабби, но никакого конца. Никакого конца даже не видно, конца этому нет, — и Карел заплакал.
— Зельда, — крикнул раввин. — Пожалуйста, принеси немного воды для умывания, моя дорогая, и что-нибудь перекусить Карелу.
— Иду, папа.
Зельда поднялась по лестнице с тазиком и кувшином воды. Девушка отличалась редкой миловидностью, и насчет нее давно была достигнута договоренность с семьей видного ученого в Позене. Менее достойного супруга дочь раввина ожидать и не могла. Придерживая тазик, Зельда стала лить воду на руки Карелу. Старьевщик умылся и вытер руки полотенцем, которое уже было у девушки наготове. Затем Зельда вернулась вниз и опять поднялась на второй этаж, неся тарелку пирожков с черносливом, кринку молока и глиняную кружку.
— Поешь, Карел. Подкрепись, а потом начинай медленно — слово за словом.
Карел не смотрел Зельде в глаза. Взгляд его сам собой остановился на ее ногах. Затем, испытывая немалое смущение, он взглянул на ее бедра, после чего его глаза устремились выше, к ее груди. Карел просто не знал, куда ему деваться.
— Спасибо, Зельда, — сказал раввин.
Девушка ушла.
Наконец-то Карел смог без всякого стыда слопать пирожки, единым духом выпить молоко, вытереть рот рукавом и приступить к рассказу.
— Вы знаете, как я люблю Освальда. Ваш мэр, Майзель, спас его от смерти и отдал мне. Он тогда был одна кожа да кости. А теперь я даже езжу через Карлов мост, чтобы покупать старье в замке. Все меня знают. Я со всеми в добрых отношениях. Я уважаемый человек.
— Да, Карел, все это так.
— Именно еврейский лекарь спас мне жизнь, когда отец отрезал мне ноги на пшеничном поле, не заметив меня в высоких хлебах. Я никогда не желал зла ни евреям, ни христианам.
— Ты редкой души человек, Карел.
В родной деревне Карела жених и невеста на следующий день после свадьбы расхаживали, поменявшись одеждой, — он в юбке, она в брюках. Там проводились представления, лекари показывали свое искусство, выступали жонглеры и виртуозные наездники. Еще ходила целая череда людей, переодетых клоунами, медведями и трубочистами, а один изображал еврея в пальто из множества разноцветных тряпок, шляпе с птичьими перьями. В руке у еврея был жезл с колокольцами, чтобы предупреждать всех о его приближении. Этого еврея оплевывали. Теперь, вспоминая об этом, Карел испытывал страшный стыд.
— Ты очень хороший человек. Карел.
— Моя любящая матушка, упокой Господь ее душу, учила меня никому не говорить и не делать злого.
— Она хорошо делала, Карел.
— Я всю свою жизнь трудился.
— Это правда, Карел, ты трудился. Но поспешил ли ты к моему дому так рано утром в этот холодный зимний день, чтобы рассказать мне, как ты трудился?
Рабби Ливо почуял запах гречневой каши, которая варилась на очаге в кухне, и в животе у него забурчало. Он услышал шаги, потом в кабинете появилась Перл:
— Доброе утро, Карел. Не желаешь разделить с нами завтрак?
— Нет, спасибо, фрау рабби.
— Как ты можешь жить в таком беспорядке, Йегуда?
Карел огляделся. Если не считать составленных стопками книг, в комнате царили чистота и порядок. Если разобраться, в доме раввина было куда чище, чем в любом другом месте, где Карелу приходилось бывать, — включая замок. Там, несмотря на всю величественность обстановки, на лестницах и в укромных уголках всегда можно было найти кучки экскрементов — собачьих, львиных и человеческих. Кости и потроха, что выбрасывались за двери кухни, вылетали с конюшен и из зверинца, оседали буквально везде. Столетия грязи и мусора покрыли неприятным налетом все полы и подоконники, несмотря на усилия целого батальона уборщиц с метлами и скребками.