Шантеклеру казалось, будто река и весь мир вертятся кругами, в то время как остров из зарослей стоит на месте. Перед ним еще раз промелькнула эта белая вспышка на берегу. Но затем он чуть не потерял равновесие: остров погружался, и ни один мышонок не лез на крыло!
— Слушайте. Слушайте меня.— Мышки глядели на него, у Шантеклера прямо сердце екнуло, насколько взгляд этот походил на взгляд их матери. — Слушайте. Самую важную часть ее сообщения сможет понять только наиболее из вас толковый. Остальные слишком глупые, чтобы понять это, но один из вас более сообразительный, чем прочие. Она сказала: «Я жду вас». И что же, вы думаете, это означает?
И тут же один Мышонок — его розовая кожа была столь тоненькой, что просвечивали косточки,— вскарабкался на крыло своими невероятно маленькими лапками. Еще двое последовали за ним.
— Вот это разумник! — воскликнул Шантеклер, удерживая равновесие.— О, Создатель благословляет разумника. А вот и храбрец — храбрее всех остальных, во имя Создателя. Он узнает, что вы вскарабкались на самую мою спину — опасный, опасный подъем! — и Он узнает, что вы притаились под моими перьями.
Итак, Храбрец последовал за Разумником, а следом и вся процессия голых детей забралась на плечо Петуха-Повелителя, в то время как он что было сил удерживался на месте. Головокружительное, гортанное кукареканье после понукающего кукареканья, когда он давился, воспаленным глазом пересчитывая детей,— все это он держал в себе, пока последний Мышонок не заполз на свое место, а затем — взорвался.
Дикий прыжок вверх, и вот уже остался позади готовый развалиться остров. Шантеклер едва-едва зацепил лапой качающуюся ветку. Остров наклонился и уплыл прочь. Дерево Шантеклера согнулось под его весом, хвост коснулся воды, и его тут же потащило водоворотом. Из уст Шантеклера вырвалось ругательство. Когда его вторая лапа, из-за корки высохшей грязи, налипшей между ногами, не смогла подняться достаточно высоко, чтобы уцепиться за ветку, он разразился еще дюжиной ругательств и проклял реку, затягивающую его. Теперь внизу уже не было острова. Петух висел посреди бухты один-одинешенек, тяжелый от грязи, облепившей его от шеи до хвоста.
И в этот исключительный момент глаз его вновь заметил белый предмет на берегу. Наверное, от отчаяния чувства его обострились, потому что теперь он понял, что это такое. Никакая не соль — это была Курица! Но только эту он раньше никогда не встречал. И алое пятно ослепительно сияло у ее горла.
И тут же Шантеклер обрел новые силы, чтобы закинуть на ветку вторую лапу. Просто поразительно, как быстро ухватилась эта лапа и как мощно лапа за лапой полезли вверх по склоненной ветке. Петух пулей взлетел на дерево, пробрался сквозь сучья и спустился по стволу, как прирожденная белка.
— Мундо Кани, разинь свою пасть, — проревел он.
Мундо Кани открыл рот. И тут же вознамерился вложить в него слово, а то и целое предложение. Но прежде чем он успел выполнить свое намерение, Шантеклер просунул ему голову в пасть и принялся клевать в язык, пока тот не отступил до самого горла.
— Бульк! — только и произнес Пес Мундо Кани.
А Шантеклер сказал:
— Я понимаю. Я все прекрасно понимаю, дружище. Попридержи свой язык там, где он есть. У меня здесь для тебя несколько пассажиров.
И скоренько, но с изумительной осторожностью он по одному извлек мышат из перьев на своей спине и уложил их прямо в рот Мундо Кани.
— Не очень сухое место, — сказал он им. — И факт несомненный, что та штуковина позади вовсе не ваша мама. Но это, дети, дорога к вашей маме. Ваша карета! И ваша мама так будет рада увидеть вас снова. Пес, закрой варежку!
Пес повиновался, но глаза его увлажнились.
— Если ты чихнешь, дурья башка, — зарычал Петух, — я двину тебе по носу, и он лопнет, как воздушный шарик!
Мундо Кани помотал головой. Его глаза увлажнились вовсе не поэтому.
А Шантеклер теперь карабкался по маслянисто-скользкому берегу к месту, где он видел Курицу.
Бесчувственная, лежала она на спине, маленькие лапки съежились на груди. Малиновые перышки на ее горлышке были замечательно красивы. Но на хвосте все перья были смяты водой, и вообще вся она промокла насквозь. Клюв ее был открыт. Но она была жива. И она была прекрасна.
И Петух Всегда Поспешающий занялся совсем неспешным делом: он сел и погрузился в созерцание.
Возможно, увидь он ее впервые идущей в стайке кур, квохчущую и надутую, этого бы с ним и не случилось. Но он увидел ее в бессилии. Он увидел ее лежащей совершенно беспомощно там, где любой в этом мире может пройти мимо и причинить ей боль. Он увидел ее расслабленной, спящей и без какой бы то ни было защиты. Он увидел ее истинной, когда она не могла притвориться кем-то, кроме как целомудренно-белой Курицей с пламенем на горле. Он увидел ее, когда она не могла вернуть ему взгляд. Он увидел ее восхитительной.