Шантеклер встал. Затем снова сел. И опять встал; он кинулся искать Мундо Кани, но Пес как сквозь землю провалился; тогда Петух-Повелитель вернулся и сел — достаточно близко, чтобы коснуться ее, сумей он сохранить хладнокровие. Как бы то ни было, истина в том, что Шантеклер, Петух-Повелитель, желал пробудить ее к жизни. Но он не знал как. Он пребывал в замешательстве. Ее сон приводил его в замешательство.
Он попробовал небольшое, сиплое кукареканье. Просто покашливанье, если на то пошло. Но Курочка оставалась недвижной. Если она не замечает дождя, что заливает ее грудку и крылья, как же обратить ей внимание на кого-то, прочищающего себе глотку.
Тогда Шантеклер, несколько раз громко извинившись, кукарекнул по-настоящему. Он выдал звучное, громкое утреннее кукареканье — хвалебный гимн с полным хлопаньем крыльев и вскидыванием головы. Затем он посмотрел на нее и увидел, что глаза ее вращаются под веками. Но и только.
Он был в отчаянии.
— Нести ее я не могу, — сокрушался он. — Я сам еле иду. Тебе придется очнуться!
Затем дотронулся до нее. И тут же отпрянул, боясь быть застигнутым за этим действом. Но пользы не принесло и это.
После долгих колебаний он набрался храбрости и потряс ее. Голова ее безвольно падала взад и вперед. Он потряс ее снова, и на этот раз она издала отрывистый вздох и закашлялась.
— Ура, ура, ура,— бормотал Шантеклер, однако отошел и принялся наблюдать.
Курочка с кашлем перевернулась на живот и начала медленно вставать. Пытаясь подняться, она опиралась о землю, потому что была так слаба, но все же она устояла, покачиваясь. Шантеклер непроизвольно захлопал крылом о крыло. Глаза ее обретали осмысленное выражение. Непонимающим взглядом она оглядела реку, дождливое небо. Затем внезапно посмотрела на самого Шантеклера. И Курочка пронзительно закричала. Это был вопль чистейшего ужаса.
Шантеклера сразу же бросило в пот, ноги его задрожали.
— Не надо,— только и вымолвил он, все так же хлопая крыльями и перетаптываясь с ноги на ногу.
Но Курица только сильнее закричала — безумным, необъяснимым криком. С широко разинутым клювом она повернулась и кинулась бежать. Но это был ужасно прерывистый бег, и крылья ее хлопали по земле. Она заскользила к реке.
Шантеклер не смог броситься за ней: он чувствовал себя слишком виноватым. Но не мог он и спокойно стоять и смотреть на ее страдание, ничего не предпринимая, — тем более что чувствовал себя виноватым. А потому он воскликнул:
— О, пожалуйста, не надо, — всем сердцем уповая на то, что она остановится по собственной воле.
Она не остановилась. Она была уже в опасной близости к бурному потоку. В вопле ее появилась членораздельность, и он превратился в одно-единственное слово, повторяемое снова и снова безо всякого смысла и без конца. «Кокатрисс! — кричала она со столь невыразимым ужасом. — Кокатрисс! Кокатрисс! Кокатрисс!»
Шантеклер больше не мог оставлять это так. Сама его природа возмутилась, видя ее столь пренебрегающей собственной жизнью. Против собственной воли он кинулся за ней. Не то чтобы бежал он хоть сколько-нибудь лучше. Он также спотыкался из-за своей грязевой повязки, но у него была цель.
Он догнал Курицу. Клювом уцепил ее сзади за шею и обхватил крыльями. Она яростно сопротивлялась, молотя крыльями по голове; но он не сопротивлялся. Он лишь держал ее крепко, как мог. И вместе они начали соскальзывать к реке.
Она повернула голову. С убийственной решимостью Курица старалась пронзить своим клювом глаза Петуха-Повелителя. Но Шантеклер опустил голову, позволив ей клевать свою шею, и разрыдался. Не от боли он плакал, а потому что был окончательно вымотан; и еще из-за этой чертовской непогоды; и еще потому, что она лупит его почем зря. Он крепко сжимал ее, и он плакал.
Затем, когда они уже болтались в воде, грязевой компресс на Шантеклере размяк и стал отваливаться. Куски его уплыли или утонули, и рана Шантеклера снова открылась и начала кровоточить. Кровь его окрасила воду.
Именно кровь опустошила куриное горло и наконец заставила ее замолчать. Мгновение она смотрела, уставившись на грудь его и живот, где теперь была не серая грязь, а золотые перья и кровоточащая рана. Курица открыла рот, и взгляд у нее был до глубины души потрясенный.
— Ты ранен, — как-то странно промолвила она. — Тебя можно ранить. О, да как же сильно ты ранен.