Обязанностью пчел было сделать что-нибудь с отвратительным запахом, сочащимся из-под земли. Животные проснулись, давясь и с трудом вдыхая тошнотворный смрад. Как только пчелы уяснили свою задачу, они разделились на две группы. Трутни-самцы полетели в лес на поиски цветов, каждый возвращался с благоуханным лепестком. Эти лепестки они рассыпали по всей земле и улетали за новыми. Затем лепестки облепляли работницы-самки, старательно их пережевывали, пока не получалось сладкое клейкое тесто, которым они обмазывали землю по всему двору. Они будто пол настилали, запирая гнилой смрад под землей, они занимались своим делом.
Точно так же и Паприка с Базиликом занимались своими делами. Эти два индюка прочно утвердили свои искалеченные задницы как раз там, где земля еще не была заклеена, и не двигались с места, несмотря на сердитое жужжание и увещевания пчел. Во-первых, они ничего не слышали. Во-вторых, они предпочитали не замечать суетящихся пчел, ибо их работой было как можно обиженней надуваться. И в-третьих, они совершенно не представляли себе, зачем понадобилось пчелам замазывать всю землю вокруг Курятника. Все это представлялось им совершенно бессмысленным предприятием (да-да, еще дьявольски до-докучливая ерунда-да!), а потому они решили не сходить с еще не запачканных мест. Следует заметить, что и у Базилика, и у Паприки, и у всех прочих индюков обоняние отсутствовало напрочь. Они категорически не одобряли общей суеты и общей неприличной тошноты этого утра.
В конце концов пчелы вплотную приблизились к этой парочке и приклеили ее к земле. Но Паприка с Базиликом высоко задрали свои лысые головы и сделали вид, что не замечают, какое вопиющее неприличие вытворяется с их задами.
Тик-так, Черный Муравей, был вне себя от радости; и это проявлялось в его необычайно громких АТЬ-АТЬ, с которыми он отправлял на задания своих муравьев — дивизию за дивизией. Никогда в жизни ему не удавалось пустить строем столь грандиозное войско. Тик-так распоряжался своей сотней, но у него никогда не было столь многих тысяч, обученных, преданных, дисциплинированных и отполированных до блеска. Для полного счастья он помуштровал их ровно пятнадцать минут ровно посреди двора, прежде чем отправить на выполнение поставленных задач. А затем он крикнул: «Копать!» копальщикам, и «Таскать!» таскальщикам, и «Строить!» строителям муравейников; и тут же строители, таскальщики и копальщики отправились на работу, издавая тысячи тикающих звуков, как будто тысячи крохотных часиков рассыпались по земле.
Животные увидели, как почти перед самыми их носами вырастает крепостной вал, обнесший двор широким и безупречно круглым кольцом. Муравьи не выказывали недовольства масштабами поставленной перед ними задачи. Они работали с истинным наслаждением, возвели стену, земляной бастион, окруживший всех животных и выросший в конце концов на высоту пышных рогов оленя. Снаружи этого вала они вырыли ров, такой же глубокий, как высока была стена. А в стене они тут и там зарыли индюков по самую шею. Муравьи ни с одним из них в спор не вступали, а просто придерживались своего плана и занимались делом, несмотря на помехи. Их не заботили недовольные индюшачьи гримасы. Их не заботили индюки, взгромоздившиеся на строящуюся стену. Но они решили, что маленькие лысые головки, торчащие из стены, стали неплохим украшением, пусть и несколько беспорядочным.
Индюки, конечно, сделали вид, будто не заметили, что оказались по шею в земле. Самая замечательная из всех недовольных гримас — это гримаса презрительно-высокомерная. Вовсе ничего не замечающая, а потому замечаемая всеми, так уж случайно выходит. Она говорит — не намеренно, разумеется: «Тебе наплевать на меня, мир. Что ж, иди своей дорогой. Не обеспокой себя, обратив внимание, насколько же тебе наплевать на меня. Мне это безразлично, ты не стоишь и вздоха. Око за око. Око за око. Как вы к нам, так и мы к вам». Погребенные индюки высоко задирали головы и одерживали дополнительную победу тем, что не замечали потоков красных муравьев, шагающих по их векам с ношей для остальных животных.