— Теперь-то я знаю, Пертелоте! Теперь я знаю, что для меня ничегошеньки не осталось!
Скорбь Шантеклера о себе измерению не поддавалась.
Но то, что он увидел потом, заставило его замолчать и привело в полное замешательство.
Следуя какому-то внутреннему порыву, Скорбящая Корова отступила от Пса. И взгляд ее при этом становился все более и более скорбным. Очи ее заплыли мукой, а лицо исказилось страданием.
— У-у-у-у. Мундо Кани,— воздыхала она удивительным голосом.
Было ясно, какие чувства она испытывает, и все из-за Пса. Но тот оставался недвижен, склонился себе и слушал, слушал.
— У-у-у-у, Мундо Кани, — вновь этот ужасный стон.
Внезапно она одним тяжелым движением отшатнулась к стене Курятника, закрыла глаза и треснулась головой о деревянные брусья. Нет, не головой — рогом! Снова и снова била она рогом о дерево, напрягая мускулы на шее, всем телом бросаясь при каждом ударе, заливаясь слезами. Затем воздух сотряс оглушительный хруст и крик боли: рог отломился от ее черепа и, как бревно, рухнул на землю.
Ни Мундо Кани, ни Пертелоте даже не шелохнулись. Казалось, будто Скорбящая Корова по-прежнему спокойно разговаривает с ними.
Но эго было не так. От двери Курятника она с невыразимой печалью взирала на Пса. У нее был теперь только один рог, ибо другой остался позади. Корова стала калекой.
Потом, прежде чем повернуться и уйти, она подняла глаза и посмотрела прямо на Шантеклера.
— Modicae fidei, — сказала она на тайном языке, но Петух абсолютно ясно воспринимал ее речь; голос ее был подобен низвергающемуся водопаду. — Quare dubitasti? Шантеклер, Шантеклер! Разве ты не понял еще, что все это для тебя? Ах, нет, и не поймешь, пока добром не свершится все, чему надлежит.
Взгляд и речь пронзили его насквозь. Он очнулся.
Красочные пятна, гибельный покров, жалость к себе, злобный заговор против него, Скорбящая Корова и последний взгляд ее — все перепуталось в Петушиных мозгах, а в придачу еще жестокая боль во всем теле.
— Кто ты? — произнес он в никуда, ибо Скорбящая Корова действительно исчезла.
На этот раз, вопрошая, он шевелил губами, и наружу вырывались слабые, скомканные, но настоящие звуки.
— Может быть, тот, а может, этот, — ответил Пес, так и стоящий у его постели. — Меня Петух-Повелитель знает. На мою спину он встает, когда кукарекает рассвет. Но спина может измениться, Создатель тому свидетель. А Пес, который вчера был таким, сегодня может стать эдаким.
Сколько же Пес, слово за словом, плел эту бесполезную, бессмысленную чушь? Шантеклеру казалось, что прошла целая вечность.
— После того, что он сделал с Кокатриссом, после этой победы, разве я удивлюсь, если Петух-Повелитель вообще откажется меня признавать?
Шантеклер с трудом повернул свою уткнувшуюся в стену Курятника голову. Он различил нос — и тут же он возненавидел этот нос больше чего бы то ни было в целом мире. Это был нос на лице неудачи. Не причина ее, но символ их безнадежных трудностей. И владел им один из предателей!
— Мерзкая... дворняга, — сурово проревел Шантеклер. — Бросил... меня.
— Петух-Повелитель...— произнес Мундо Кани. Глаза его вспыхнули каким-то незнакомым светом, он задыхался, изо всех сил стараясь не разрыдаться.— Мой Повелитель! Ты жив! Ты разговариваешь!
— Я... отрекаюсь... от тебя,— проскрежетал Шантеклер, сосредоточив взгляд на этом носище и трепеща от такой его близости.— Я тебя... знать... не знаю.
— О Создатель! — возопил Мундо Кани. Он отступил назад и пустился в пляс. — Слава Создателю! Повелитель Вселенной, он жив!
— Болван! — рявкнул Шантеклер, и столь резкое усилие чуть не раскололо его пополам. — Прочь,— зашептал он, глядя, как сам Кокатрисс, — с глаз... моих.
Тогда Мундо Кани удалился, и Шантеклер посчитал это своей маленькой победой. Всем сердцем он желал, чтобы Мундо Кани страдал и казнил себя еще сильнее, чем прежде. О, что за отвратительный нос!
Но то была мимолетная победа. Нос тут же вернулся, торжествуя и волоча за собой Пертелоте.
— Он обратился ко мне со словами, — объяснял Пес.
Курица вплотную подступила к больному и осторожно исследовала его раны. Шантеклер хотел отпрянуть от нее, но потерпел неудачу. Он более не владел своим разбитым телом. Беспомощен!