Глава двадцать восьмая. И последнее: деяние Пертелоте
Джон Уэсли Хорек не умер, но ему потребовалось немало времени, чтобы признать этот факт.
Еще сильнее, чем когда-либо, проявилось его отвращение к свету. Свет угнетал и тело, и душу его, воссияв именно тогда, когда он рассчитывал очнуться в гробовой тьме. Свет ранил ему глаза, поскольку он, как бы то ни было, оставался Хорьком, и слабость любого хорька к свету усиливалась по мере выздоровления. Свет унижал его, ибо он постоянно ловил мимолетные взгляды других животных на своей безухой голове и изуродованном, лысом боку. Свет раздражал его: ведь солнце никогда, никогда не осенит своими лучами его мирную жизнь с Крошкой Вдовушкой Мышкой; и вот теперь, когда она мертва и солнцу больше незачем светить, оно палит с возмутительной силой. Для Джона Уэсли Хорька солнечный свет оказался жестоким, слишком поздно доставшимся даром.
А потому, как только он смог ходить, он отправился во тьму. Не было ни Курятника, дающего тень, ни крыши, чтобы укрыться, ни пола, ни какого-нибудь места под полом, чтобы спрятаться там. Он вернулся в свою нору у подножия облюбованного клена.
— Все без толку,— сказал он и решил никогда больше отсюда не выходить.
Пертелоте слышала эти стенания. Все это время она ухаживала за ним.
— Весной мышки затевают уборку. Зачем же убивать и забирать дом?
Когда по прошествии нескольких дней и ночей он не только не вылез из своей норы, но и не издал там ни звука, Пертелоте обратилась с этим к Шантеклеру, и тот безотлагательно принял меры.
— Ау, Джон! — закричал он с середины пустого, плоского двора. — Джон, ау! Уэсли, ау! Хорек!
Остальных животных он разослал по домам. Вокруг него суетились, клевали и трудились с полуденным прилежанием (ибо это происходило в середине дня, и надлежащие канонические кукареканья были прокукареканы, точно так, как и до того момента, когда порядок времени был нарушен Уирмом) двадцать девять работящих кур, в то время как семь юных мышат носились стайкой между двором и лесом.
Ответа из норы не последовало.
— Джон Уэсли, увалень! Вылезай оттуда! Мы не собираемся носить тебе еду. Мы не собираемся жалеть тебя. И когда ты вконец зачахнешь, кончину дурака мы оплакивать тоже не станем. Вылезай и принимайся за работу! Здесь сейчас много работы!
В самом деле, работа. К югу от них теперь море. Чуть ближе моря — рубец, и на его спекшейся, ядовитой земле пока не выросло ни единой травинки. А дальше, от рубца до леса,— чистое поле, где был когда-то оживленный центр Шантеклеровой земли и стоял Курятник, — но теперь это был просто пустырь.
— Что было, то было, Джон Уэсли! А теперь снова наше время пришло, если мы сами сделаем его таковым. Что было, то было, Джон Уэсли! А теперь мы смотрим вперед. Вместе мы все вернем на свои места, и все будет как прежде.
Но из норы под кленом по-прежнему не доносилось ни звука.
— Ладно, быть посему,— сказал Шантеклер Курице, поворачиваясь к лесу задом. — У меня нет времени на уговоры.
— Но это убьет его.
— Этого он и хочет, разве не так?
— И это то, чего хочешь ты?
— Хочу! Я хочу заново отстроить мою страну. Я хочу, чтобы прошлое перестало терзать мою душу. Я хочу больше никогда не думать об этом.
— Ты не можешь заставить себя не думать об этом, — сказала Пертелоте. — И не в твоей власти, Шантеклер, очистить свою душу от того, что изменило тебя. Пожалей Хорька. Он меняется медленней, чем ты. Он нуждается в прошлом более тебя; вспомни, каким он был шумным.
— Пока он так переживает, пока он дуется, он и для меня остается зримой памятью о том, что произошло. Я намерен забыть прошлое, Пертелоте. И если я вместе с ним забуду и Джона Уэсли — пусть так. Все идет своим чередом.
— А Мундо Кани?
— Что?.. — враз ощетинился Шантеклер. — Что насчет Мундо Кани?
— Тогда тебе следует забыть и его?
— Нет!
Но — да. Факт остается фактом: как только закончилась война и земля сомкнулась, Шантеклер захотел забыть Мундо Кани, ибо такая память будила чувство вины. Подвиг Пса стал обличением греховности Петуха-Повелителя. Шантеклеру не нравилось думать о своей слабости в последнем акте трагедии. А потому вообще не нравилось думать о Мундо Кани.
И, как ни странно, именно поэтому он с каждым встречным хотел говорить о Мундо Кани и восхвалять его до небес.
Итак, перед Пертелоте стояла не одна проблема, а две: тот, чье настоящее чрезмерно погрузилось в прошлое, и тот, чье настоящее отрицало прошлое вовсе. Но Курица с пламенеющим горлышком проявляла одинаковую выдержку и терпение по отношению к ним обоим.