— За что! Он кинулся вниз, а должен был я. Так! Я так и сказал. За что еще?
— Ох, Шантеклер. Он знал, что прыгать ему. Неужели ты не понимаешь? Не возникло никакого вопроса, кому приносить себя в жертву. Властелин или нет, какая разница, это просто было не твое место. Кокатрисс был твой, но Уирмово око было его. Так было с самого начала. Так и произошло. И так он сказал мне, когда ты в Курятнике бредил что-то непонятное о Корове. Без страха и сомнения говорил он мне об этом, о последней возможности, оставшейся нам. Он принял это как неизбежность. Нет здесь твоего греха, гордый Шантеклер, и, продолжая утверждать, что он есть, ты защищаешь себя от большего. Ты ослепляешь себя. Искупление за что еще?
— Пертелоте, — вымолвил Шантеклер.— Остановись.
— Скажи!
— Я не могу.
— Ты знаешь?
— Да.
— Тогда скажи!
Шантеклер весь затрясся, будто проталкивая в глотке признание. Пожалуй, он мог бы сказать это — дыре в земле. Пожалуй, он бы выдавил из себя это слово, будь он один и никого вокруг. Но сказать его Пертелоте — своей жене, той, что говорила с Мундо Кани, когда никто другой не говорил с ним и когда сам Шантеклер...
— Я презирал его, — сказал Шантеклер.
— Так, — сказала Пертелоте. — В этом и заключалась твоя греховность.
— Он был готов умереть за нас, а я не понимал этого. Я принял его за предателя. В последние мгновения жизни я оставил его в одиночестве, и я презирал его.
— Ты думал, что это тайна, раз хранил ее так долго?
— Нет.
— И это, Шантеклер,— это твой грех?
— Да.
Сейчас Петух-Повелитель был кроток. А под этими двумя Хорек в последние минуты обнаружил очень большое ухо.
— Но теперь ты сказал,— говорила Пертелоте, — и это хорошо. Это начало твоей новой жизни, потому что это конец чего-то другого. Шантеклер, может быть, однажды ты скажешь то же самое Мундо Кани, и он сможет даровать тебе прощение, и ты услышишь прощение от него самого, и это поставит точку. Тогда ты станешь свободен от этого. Шантеклер, — сказала она, совершенно застыв на ветке клена. Она ждала, когда внимание его обратится от собственного греха к ней. — Я люблю тебя.
— Спасибо.
Ничего умней он придумать не смог.
Что-то еще дергалось у него в мозгу. Что-то такое не совсем правильное или правдоподобное сказала она.
— Тпру! Сказать это Мундо Кани? Пертелоте, ты спятила? Я видел его, запертого под землей!
— Так и есть. Мундо Кани заперт глубоко под землей. Рубец Подземного мира — жуткий засов.
— Тогда бедный Пес мертв.
— Нет, он жив. Под землей, но жив. В ужасающей близости к Уирму, но жив. Многое поведал мне Мундо Кани, пока ты лежал в своем затмении и не мог слышать его. Нос его обладал чутьем. Он жив, и лишь храбрейший до него доберется. Только храбрейший увидит его снова. Возможно, ты, Шантеклер. Хотя я сомневаюсь, что у Джона Уэсли Хорька будет возможность...
— Что? — короткое слово из зловонной норы.
— ...потому что он сдался.
— Что?
— Он скрылся в маленькой норке. Он никогда не отыщет большой норы, что ведет отсюда вниз, ко Псу. Но мне понятно, что Хорек, потерявший ухо, должен оплакивать свою потерю и отныне чувствовать себя калекой.
— Что?
— Больше никаких приключений, да и отваги осталось чуть-чуть, ибо у Хорька только полголовы. Да и что в ней толку, раз уха-то нет...
— У. не перестают быть У. из-за своих ушей. Это Мышь оплакивает Джон, ты, раскудахталась! Джон спустится в Подземный мир не хуже иного Петуха — да еще и греховодника. Ха! И еще ха, ха! на вас!
— Потому что Мундо Кани для Джона Уэсли никогда не был чем-то большим, чем повозкой, призванной таскать его туда-сюда. Ни дружбы...
— Ха! — завопил Хорек. — Ха, ха, ха! А как насчет того?
— Еще одно «ха», Джон, — поднял голос Петух, — и я из твоего оставшегося уха кошелек себе сделаю!
— Хорек Псу тоже друг! В Хорьке любви побольше, чем в Петухе — спесивой, глупой птице!
Джон Уэсли теперь уже полностью вылез из норы и скакал у подножия клена, в то время как Шантеклер грозно склонился с ветки, дабы низвергнуть на Хорька свое мнение по этому вопросу.
— Ты не питал к нему никакой любви, когда он спас тебя от Кокатрисса,— ревел Петух, — когда он тащил тебя в собственной пасти. Я видел. И что-то я не слышал, чтобы из твоей пасти вывалилось «спасибо», Джон Уэсли Хорек.