– Что у нас тут? – спросил отец и дернул за канат. Лодка покачнулась. Он все еще стоял спиной к морю.
Над нами, злобно крича, пролетела чайка, а потом вдруг замолчала.
Когда морские птицы замолкают, ничего хорошего ждать не приходится. Я взглянул вверх на чайку.
Потом увидел волну.
Она была большой. Очень большой.
– Папа! – крикнул я.
Но волна уже настигла нас, нависла над нашими головами, серая клокочущая стена, в центре которой зияла чернота. Затем волна обрушилась на лодку, как удар молота, а потом…
На какой-то момент в мозгу возникает боль, глубокая, белая. Я падаю на скамейку и обхватываю голову руками. Слышен пронзительный звук, похожий на вой пилы, потом боль исчезает.
А с ней и память о том, что происходило дальше.
Я погружаю руки в воду, чтобы охладить их, хочу приложить их к вискам и прояснить сознание. Когда я наклоняюсь за борт и мои пальцы разбивают зеркальную поверхность воды, то замечаю нечто, чему не хочу верить.
Моментально отдергиваю руку.
Этого не может быть!
– Не обращай на них внимания! – говорит отец.
На них?
Они и правда там? На глубине, немые, плывущие с открытыми глазами, удерживаемые невидимыми нитями, уходящими в глубину?
Ируаз на такой глубине мне неведом? У любого моря есть дно. Но то, что я только что видел, парило над бесконечной непроницаемой бездной, по дну которой тянулись облака.
– Мы на месте, – говорит отец.
Лодка мягко причаливает к острову. Он, наверное, метров сто в ширину и двести в длину. Поросшие травой холмики и блестящий на солнце золотой гранит покрывают островок, вдоль берега – мелкопесчаный пляж. На берегу висящая на петлях каркаса голубая деревянная дверь. Она полуоткрыта.
И еще как две капли воды похожа на дверь дома в Тай Керке.
Тай Керк.
Блины моего дедушки Мало, испеченные над камином, смазанные бретонским маслом с морской солью и посыпанные сахаром, прямо с раскаленной сковороды. Тихая, блаженная истома перед огнем в осенний вечер. Шаги по хрустящему снегу, по заиндевевшим лугам. Звезды на фиолетовом небе.
Тай Керк. Единственное место, где все было хорошо.
Смерть отца. Моя вина.
Улыбка Эдди. Сплетение наших рук за чтением.
Момент, когда я разрушаю ее, мою Эдди, когда сжигаю ее любящее сердце.
Большие пальцы Сэма, зажатые в кулачки. Момент, когда я впервые увидел своего ребенка, которого больше никогда не увижу.
Отец выпрыгивает из лодки, убирает весла на дно.
– Идем! – кричит он. – Скоро все будет готово. Скоро будешь дома.
Он идет к двери, поворачивается ко мне и ждет.
Я послушно следую за ним.
Обнимет он меня? Обнимет наконец-то снова?
Там, за дверью, прекрасное место, я это знаю.
Там ничто никогда не закончится. Там нам будет принадлежать все счастье мира. Сейчас я пройду через эту дверь, и она закроется за мной. Я наконец снова буду с отцом. И дедом. Двумя точками опоры, на которых покоится мой мир. Мои альфа и омега, мое дыхание и биение сердца, мои луна и море. Мои день и ночь.
«Возвращайся!» – раздается в моей голове шепот на два голоса.
Я не обращаю внимания на этот призыв.
Иду быстрее. За дверью Тай Керк, дом Мало, он между звездами и морем. Ночами, когда разбушевавшийся Ируаз обрушивал на скалы водные массы, а волны поднимались все выше и выше, двухсотлетний гранитный дом стонал и скрипел, как корабль в бурном море.
Но всегда все выдерживал. Всегда.
Отец улыбается и проходит в дверь.
Мало, мой дедуля, наверняка будет сидеть за маленьким деревянным столиком у камина и читать стихи, время от времени цитируя их, или Пруста. Отец Иван непременно будет что-то мастерить в другом углу комнаты: рамы для картин из обломков, подобранных на берегу, или лампу, ширму из бретонских питейных чаш, подставку из узловатого корня орешника. Отец будет язвительно комментировать дедушкины цитаты или молчать, целиком и полностью отдавшись процессу перевоплощения одной вещи в другую. В этом он всегда был хорош, в преобразовании вещей. Мой отец разбирается в вещах.
В людях – никогда.
Дверь открывается для меня. За ней все будет кончено. Все тяготы. Муки. Уйдет любая боль. Грусть. Любые утраты, унижения. Все страхи. Все…
Улыбка Эдди.
То, как она смотрит на меня, когда думает, что я еще сплю и не замечаю ее взгляда.
Эдди. Любовь моей непрожитой жизни. Мать моих нерожденных детей.
– Генри? – спрашивает отец дружески, его голова вновь появилась в проеме голубой двери. – Идешь?
«Вернись!» – шепчет мягкий ветерок, который вдруг становится ощутимым. Он дует откуда-то с моря, не имеющего берегов, с моря, под серой стекловидной поверхностью которого вертикально парят фигуры с открытыми глазами, и кажется, будто они спят и им снятся сны и они не замечают, где находятся.