— Парни мои съездят. Объяснишь, что надо, — привезут. А размер примерно такой, — он ткнул в висящий на стене пейзаж, на котором был сосновый лес а-ля Шишкин. Только вот так, — изобразил он поворот полотна на девяносто градусов. — И чтобы — как живая, в белом платье и с розой в руках. Сможешь?
— Смогу, ноу проблемс. Будет вам с розой. А кусок холста примерно такой у меня найдется. Подрамник только сколочу и загрунтую. Надеюсь, мастерская или что-то подобное у вас есть?
— Должно быть. Тебя проводят. А ты, Толик, езжай с богом, не крутись под ногами. Вот тебе за труды. — Марат Янович протянул лысому стодолларовую купюру и жестом показал "иди, иди".
Анатолий ухватил бумажку, сунул в карман, потоптался еще, не зная, что говорить. Потом хмыкнул и удалился, кинув напоследок длинноволосому Лео:
— Твори! А я у Марго перекантуюсь. Дождусь тебя.
Хозяин по мобильнику соединился с кем-то, велел прийти. Явился один из бугаев, отвел художника в большой каменный сарай, показал верстак и кучу деревяшек. Заодно сообщил, что комната ему отведена на третьем этаже. Типа мансарда.
— А писать где? Там же?
— Писать? Ты че, писатель?
— Нет, писать — это рисовать красками.
— Хозяин покажет, — туманно ответил бугай и, вытирая потный загривок, уселся на ящик наблюдать.
Подрамник Лео сколотил быстро, натянул на него холст, белой клеевой грунтовкой покрыл и оставил сохнуть.
— Жрать охота, — пожаловался.
— Так чего не сказал? Пошли похаваем, — обрадовался бугай. — Меня, кстати, Рубиком зовут. А тебя?
— Леонидом. Лео.
Поели за столом, застеленным яркой клеенкой, в огромной, просто необозримой кухне. Пожилая повариха навалила жрачки с верхом — жаркое и салат из помидоров. Запили молодым кислым вином. Сразу стало клонить в сон, но у Рубика запиликал мобильник: хозяин звал Лео к ноге.
Ждал он на террасе, полулежа в сплетенном из тростника шезлонге. Но одет был странно — в черный костюм и штиблеты из мягкой кожи. Лео подошел, хотел присесть, но Марат Янович вскочил, повел куда-то по каменным лестницам вниз, в цокольный этаж, потом ниже. Художник плелся, ничего не понимая. Где шмара, портрет которой нужно написать? Он что, держит ее в подвале?
Винный погреб впечатлял: ряды пыльных бутылок на полках, бочки, замурованные в стены, отдельно — маленькие бочонки на подставках. Эх, сюда бы на недельку с подружками… Да тут прямо лабиринт: кладовые, какие-то закутки. Наконец хозяин подошел к трем белым, отсвечивающим голубым в мертвенном свете галогеновых ламп металлическим дверям. «Морозильники», — догадался художник. И сердце отчего-то неприятно шевельнулось в груди. Марат Янович открыл левую дверь. Ключом открыл. Пахнуло стужей. Лео почувствовал себя крайне неудобно в майке и шортах. За порогом была зима, легкая изморозь была даже на внутренней стороне двери.
Хозяин что-то недовольно пробормотал и посторонился, пропуская гостя вперед. Лео поежился и вошел. Довольно небольшая комната — метра четыре на три, какие-то металлические дырчатые штанги под потолком, по двум стенам — хромированные полки. Пустые. Но его взгляд приковал к себе стоящий посередине железный стол. И тут Лео затрясло по-настоящему — крупной истошной дрожью. На столе лежало человеческое тело. Укрывающая его в несколько слоев прозрачная пленка не могла изменить очертания. Голова и ноги были четко видны.
Марат Янович что-то буркнул, щелкая рубильником на стене. Потом, ссутулившись, подошел к столу, сдернул ломко зашелестевшую пленку, и Лео увидел женщину. Она лежала, вытянувшись в струнку, руки вдоль тела, словно застыла, поднявшись на цыпочки. И на ней было белое платье, шелковое, без всяких украшений, с овальным вырезом. Длинная, до щиколоток юбка аккуратно расправлена. Мертвое платье на мертвой женщине.
Мраморное лицо, окутанное русой волной длинных волос, синева вокруг закрытых глаз. Наверное, при жизни она была очень красива.
Вялая рука Марата Яновича, украшенная массивным кольцом с синим камнем, положила на грудь трупа белую розу. Откуда он достал ее? И вообще — что, черт побери, тут происходит? Этот папик — настоящий псих! Держит в холодильной камере мертвую бабу. А таких камер — три! Что, если и в других?..
— В остальных — продукты, — буркнул Марат Янович. — И не трясись так. Это моя жена. Напишешь ее портрет, хорошо заплачу. Откажешься — пойму. Подумай до утра.
— Портрет? Мертвой? — голос Лео позорно сорвался.
— На портрете она должна быть живая. Как я и сказал — в этом белом платье и с розой в руках. А уж там в кресле она сидит или у окна стоит, — решай сам.