"Любезная Марфа Васильевна…" Зверь за окном заорал в голос. Рука дрогнула, большая черная капля сорвалась с пера и размазалась по листу. Я выругался, смял листок в руке и швырнул под стол, к десятку таких же бумажных комков. Черт! Опять придется переписывать. Когда я потянулся к папке, велосипедный звонок, прибитый к двери снаружи, неуверенно брякнул. Потом в дверь ударили ногой. От удара она, естественно, распахнулась. У нас в подъезде никто не запирал дверей. Темная фигура ввалилась в прихожую, и по ореолу вокруг лица я узнал Родьку Раскольникова, своего однокурсника. Тот недавно прикончил какую-то старуху и теперь щеголял в ее шубе из чернобурки. Шуба была ему мала, открывала пузырящиеся на коленях брюки и голые синие лодыжки, зато воротник был знатный, — пушистый, украшенный ощерившейся лисьей мордой, он сыпал мелкими искорками в свете лампы и создавал подобие нимба вокруг прыщавого Родькиного лица.
— Опять света нет, — пожаловался Родька и плюхнулся в кресло. Поднялось облачко пыли.
— Шубу пожалей, — заметил я. Кресло я не пылесосил уже больше недели, ведь пылесос тоже работал от розетки.
— Темно у вас. — Родька будто и не слышал. — В подъезде на кошку наступил, та как мявкнет — и вверх прыснула, чуть по лицу мне когтями не прошлась.
Родька славился на курсе как заядлый выдумщик. Врал он по поводу и без повода, вот как сейчас: волколак уже давно пожрал всех кошек в округе.
— Чего притащился?
Я сознавал, что нелюбезен, но мне надо было закончить наконец это гребаное письмо.
— Вот.
Родька принялся выпутываться из шубы. Наконец он стряхнул ее с плеч и бросил на спинку кресла. Под шубой обнаружился самодельный тканый пояс, чем-то плотно набитый. А под поясом — голое и тощее Родькино брюхо. Оно было еще и грязным. Горячую воду в городе отключили за неделю до того, как вырубили свет.
— Шубу тебе оставить хочу. Шуба хорошая, теплая. Зима скоро.
— А ты?
Родька вздохнул.
— Я? Я пойду, троллейбус, что ли, взорву. Четверку.
Я покосился на пояс. Раскольников кивнул.
— Ага. Антон обещал — рванет так, что и пуговиц не соберут.
— Чего это ты?
Родион поморщился, поскреб пятерней грудь.
— Встретил недавно одну сучку, она меня сифилисом заразила. Все равно подыхать. Аптеки закрыты. У меня уже и горло болеть начало, говорить трудно. Во, смотри.
Родька вылез из кресла и нагнулся надо мной, распахнув пасть. Из пасти несло мертвечиной. Пасть была бездонна, покрыта белым налетом, в глубине черна. Вела она, похоже, в преисподнюю. Я отшатнулся.
— Во-во. Я и говорю — запашок. И сыпь такая, все чешется.
Сыпь и вправду была знатная, куда до нее обычным Родькиным фурункулам. Раскольников поежился: из окна тянуло холодком.
— Так ты шубу носи. Антону привет передавай.
Сказал и пошел вон, только свисавшие с тощих ягодиц штаны хлопнули на сквозняке. Я проследил за тем, чтобы он закрыл дверь, а потом вернулся к столу. Вытащил из папки чистый лист, взялся за перо и вывел: "Любезная Марфа…" Окно грохнуло и распахнулось, ворвавшийся ветер чуть не затушил лампу. Я обернулся. У порога стояла Лерка. Лерка, Лерунька, солнышко мое черноглазое. Я выскочил из-за стола и принял ее в чернобурую шубу. Завернул, закутал всю, поднял на руки и прижал милый сверток к груди. Лерка счастливо засмеялась. Она всегда мерзла. От волос ее, как и обычно, чуть-чуть тянуло землей. Я покружил Леруньку по комнате, поцеловал в нос и пошел ставить чайник. Газ пока работал.
<…> пили чай на кухне. Лерка — из своей обычной, синей выщербленной чашки. Я — из большой желтой, с ободком. В основном я, конечно, не пил, а пялился на Лерку — такая она была красивая. Лерка делилась новостями.
— Сторож сегодня опять ругался. Говорит, мы выкапываемся, а ему полдня потом зарывать. Галку вообще пускать не хотел, но она как-то извернулась.
Я сидел и думал — почему во всем этом гребаном мире только мертвые красивы и добры?
С Леркой мы познакомились на кладбище. Все наше жилтоварищество отправили на субботник, закапывать могилы. Милиция гоняла по кладбищу девчонок, те визжали, менты матерились. А Лерка спокойно сидела на плите и лузгала семечки. Когда я, удивленный донельзя, подошел ближе, она мне заговорщицки подмигнула. А потом взяла из моих рук лопату и принялась закапывать собственную могилу. Лерка у нас была девочка аккуратная.