По кафе расходится запах горячей окалины, я поднимаю голову и быстро говорю:
— Нет.
Ну и дела. Стоило о нем вспомнить, он едва не пролез. Значит, теперь главное — не задремать, поймают врасплох обоих. Беда в том, что я не знаю, сколько выдержу без сна. Особенно в поезде. Мягкие вагоны поездов просто созданы для того, чтобы в них спать. Закрываешь глаза в одном городе, открываешь — уже за тысячу километров. И попробуй пойми, проснулся ты уже или нет.
Но для поезда необходим билет, поэтому я окончательно меняю название кафе, и когда выхожу из него, то оказываюсь как раз напротив Казанского собора. Отсюда до железнодорожных касс — два шага. Если немножко подтасовать реальность, можно уехать прямо сегодня.
Через полчаса у меня уже есть билет до Вильно. Поезд почти пустой, сказала мне девушка в окошке кассы, в купе доедете, как в люксе. Помимо билета, у меня имеется загранпаспорт с визой до конца августа — и лист в синюю клетку, где печатными буквами записан адрес. Надо думать, именно по этому адресу дрыхнет сейчас мой второй. Листок вместе с паспортом сыскался в рюкзаке, — могу же, когда хочу. Я иду по тротуару и старательно перешагиваю все трещины в асфальте. Это давний способ ублажить реальность — избегать трещин, не наступить на крышку люка, а если уж наступил, то быстро коснуться ближайшей стены. Загадать монетку орлом вверх, тут же найти ее и кинуть с моста в канал. Монетка золотой чешуйкой летит в воду, на мгновение становится зеленой, потом пропадает из виду. Пусть все сложится удачно, прошу я. Пусть я не засну в пути, пусть я найду этого оболтуса, пусть между нами окажется любое стекло. Пусть это будет как можно скорее.
В купе я действительно оказываюсь один. Проводница проверяет билеты, приносит белье, трижды спрашивает, не хочу ли я чаю, и наконец оставляет меня в покое. Ехать мне вечер, ночь и утро, поэтому я застилаю кожаный диванчик одеялом, зачехляю подушку, чтобы было удобнее сидеть, забиваюсь в угол и слушаю, как бьют в рельсы колеса. Заняться мне нечем, спать нельзя, но можно попробовать порыться в рюкзаке. Хорошо бы, чтобы там был плеер или хотя бы тетрадка и карандаш.
Тетрадки нет, зато есть плеер и сигареты. С тем и с другим можно продержаться довольно долго, тем более что музыку мы с моим вторым любим одну и ту же.
Потому что главное сейчас — не заснуть в поезде, не заснуть, не-за-снуть, тудук-тудук, тудук-тудук… Когда не спишь против воли, очень много куришь. Я то и дело выхожу в тамбур, прямо с плеером, покачиваюсь в такт в липком ночном воздухе. Вечер быстро сменяется ночью, за окном проносятся редкие огни станций. Я слушаю музыку и не сплю. Чертовски трудно не спать в поезде, но другого выхода у меня нет.
С рассветом становится легче. Вода в поездах имеет металлический привкус, но я все равно умываюсь, уже третий раз за ночь. Ничего, недолго осталось.
Еще две сигареты, и утро сменяется днем. Я отсчитываю часы сигаретами, и в одиннадцать утра выкуриваю последнюю из пачки. Сминаю картонку в руке и уверенно лезу в рюкзак за новой: я запасливый. Но тут в коридоре начинается суета, и я решаю выйти позже. Подождет.
Поезд притормаживает, затем останавливается. Видно, как за окном дрожит над соседними рельсами воздух, дальняя колея заросла желтыми мелкими цветами, они расплываются в потоках солнечного марева. Судя по часам, время к полудню. Должна быть какая-то разница, то ли час, то ли два, никогда не помню. Странная все-таки это штука, смена часовых поясов, думаю я, глядя на трясогузку, отважно бегущую по шпалам. То вынимаешь час из жизни, то он откуда-то берется. А что было в этот час, когда он был не с тобой, а ты — не с ним?
По вагону идет проводница, деликатно стучит в закрытые двери:
— Граница. Проснитесь, граница.