— Как насчет нашего дела в Индии на следующей неделе?
— Индия может подождать.
— Похоже, ты хочешь, чтобы я взял билет на самолет.
— Скажи Парижу «до свидания», милый. Пора возвращаться домой.
Глава шестая
Психиатрическая больница Святой Елизаветы,
Вашингтон, округ Колумбия
— Пошевеливайся, Нико. Сделал свое дело — и выметайся, — заявил высокий санитар, от которого разило луком. Он не стал вталкивать Нико внутрь или стоять рядом, пока тот снимал штаны. Так было только в самые первые месяцы после того, как Нико совершил покушение на президента, — врачи боялись, что он покончит с собой. Теперь Нико заслужил право ходить в ванную или туалет в одиночестве. Точно так же, как он заслужил право пользоваться телефоном или добился того, что больница перестала читать его письма. Каждое из этих достижений было уже само по себе маленькой победой, но, как и обещала Троица, каждая победа стоит того, чтобы за нее сражаться.
Перед тем как позволить ему звонить по телефону, врачи поинтересовались, не держит ли он по-прежнему зла на президента Мэннинга. Когда речь зашла о прекращении цензуры его писем, у него спросили, зациклен ли он по-прежнему на крестах — распятии на шее у медицинской сестры, крестике у толстой леди в рекламе юридической фирмы по телевизору и, что более важно, тех скрытых крестах, которые видел только он один: перекрещивающиеся оконные рамы и телефонные столбы… пересекающиеся трещины на прогулочной дорожке… Т-образные опоры садовых скамеек… перпендикулярные травинки… Ему запретили прогулки из-за того, что одолевавшие его разум образы были слишком яркими: перекрещивающиеся шнурки, телефонные провода, электропроводка и выброшенные носки… Он видел кресты в швах выложенного сверкающей плиткой пола и закрытых дверцах холодильника… в горизонтальных жалюзи и их вертикальных палочках-регуляторах, в стойках перил и поручнях… И разумеется, в белых пустых промежутках газетных колонок, в пустых местах между кнопками телефона и даже в кубиках, особенно когда трехмерный куб раскладывается на двухмерной плоскости.
К последним он относил кубики костей, чемоданы, квадратные упаковки для яиц и, естественно, кубик Рубика, стоявший на краю стола доктора Вилленхайма, рядом с безукоризненно квадратной подставкой для карандашей. Нико знал правду — символы всегда были знаками. Знамениями.
Нельзя больше рисовать кресты, нельзя больше вырезать кресты, нельзя больше машинально чертить кресты на резиновом канте своих кроссовок, когда он думает, что на него никто не смотрит, — так сказали врачи. Если он хочет получить привилегии почтового общения, то они должны увидеть прогресс в изменении его состояния.
Тем не менее, чтобы добиться своего, ему все равно потребовалось целых шесть лет. Но сегодня у него было то, о чем он мечтал. Как и обещала ему Троица. В этом заключалась одна из немногих истин — помимо существования Господа. Троица выполняла свои обещания… даже в те далекие времена, когда впервые пригласила его к себе. Тогда у него не было ничего. Даже медалей, которые потерялись — были украдены! — в приюте. Троица не могла вернуть их, зато взамен дала намного больше. Она показала ему дверь. Показала то, чего больше не видел никто. Показала, где живет Господь. И где скрывается дьявол. И ждет. Почти двести лет он просидел там, в укромном местечке, куда, как надеялись эти масоны, люди никогда не догадаются заглянуть, — то есть прямо себе под нос. Но Троица заглянула. И заглянула внимательно. И нашла дверь для дьявола. Совсем так, как написано в Книге. И вот здесь пришло время Нико сыграть свою роль. Подобно любящему сыну своей матери. Подобно солдату, служащему своей родине. Подобно ангелу, выполняющему волю Господнюю.
Взамен Нико должен был всего лишь ждать. Так сказала ему Троица в тот день, когда он нажал на курок. Искупление близко. Оставалось просто ждать. Прошло целых восемь лет. Ничто в сравнении с вечным спасением.
Оказавшись в одиночестве в уборной, Нико опустил крышку унитаза и встал на колени, чтобы вознести молитву. Губы его беззвучно выговаривали слова. Он склонял и вновь поднимал голову… шестнадцать раз… всегда шестнадцать. А потом, на слове «аминь», он закрыл левый глаз. Сложив кончики указательного и большого пальцев, он вырвал ресницу из закрытого глаза. Потом еще одну. По-прежнему не вставая с колен, он положил обе вырванные ресницы на холодную белую крышку унитаза. Поверхность обязательно должна быть белой — в противном случае он бы их не увидел.