- У него просто упадок сил. - Диагноз наконец был поставлен. Мама Эвридики работала библиотекарем. - А что они едят?
Как раз в эту самую минуту зазвонил телефон.
- П-п-привет, Алик. П-п-прости, т-ты не знаешь, что едят в-в-во-роны?
- Мертвечину, - сказал грубый Алик. - Сегодня на консультации ты забыла тетрадь.
- Д-дурак ты, Алик. - Эвридика повесила трубку. Звонок тут же раздался снова.
- Свеженькую мертвечинку заказывали? - И короткие гудки.
- Смотри, он съел хлебушек! - умилилась мама, гладя ворона по спине.
- Ну, с-с-съел так съел, - неожиданно безразлично проговорила Эвридика и уселась в кресло. И в самом деле, чего она притащила этого ворона домой? Нашлась тоже... защитница-всего-живого' "Он, чай, и сам бы подох". И в эту минуту, сделав маленький перелет, ворон очутился на плече у Эвридики. Та, скосив глаза, посмотрела на него с ужасом, а ворон вдруг сказал веселеньким низким голосом:
- Res judicata!*
______________ * Решенное дело (лат.)
Мама Нана замерла на пути в кухню - одной-ногой-касаясь-пола, другую не зная куда поставить.
Что и говорить, на протяжении всего оставшегося вечера Эвридика только и делала что пыталась стимулировать ворона к беседе. Но тот оказался существом молчаливым и на вопросы не отвечал. Он лишь поглядывал на нее умнющим глазом и нахально безмолвствовал: дескать, все-то я знаю и много чего мог бы сказать, да не хочу, потому что и без слов давно уже все ясно с вами, гражданка Эвридика Александровна Эристави. Такое примерно выражение лица было у ворона - и наконец Эвридика отступилась: "Ну и бог с тобой".
- Мам, он г-говорить не хочет больше. Д-давай как-нибудь его на-зовем? Давай назовем его... Марк Теренций Варрон.
- Кто это - Марк Теренций Варрон?
- Один ученый в д-д-древнем Риме.
- Да ну... длинно очень.
- А о-о-он в Риме, м-м-между п-п-прочим, публичную библиотеку основал!
Подробность эта, как и предполагалось, сразила библиотекаря Нану Аполлоновну Эристави.
- Коллега, - ласково сказала она, подойдя к Марку Теренцию Варрону.
Так и стал жить в семье ворон по имени Марк Теренций Варрон, с этого памятного вечера обожаемый всеми домочадцами. Правда, бабушка все порывалась вымыть его яичным шампунем: ей казалось, что Марк Теренций Варрон грязный ну ведь грязный же? - но ей не давали, потому что птицы ухаживают за собой сами. Ворон в семейных разговорах не участвовал (наверное, языка не знал), но все понимали, что молчит он из чистого упрямства и что когда-нибудь он такое скажет!.. Да, любезные друзья, Марк Теренций Варрон еще скажет свое слово на страницах нашего с вами романа, где уготовано ему высокое и прекрасное назначение. Но давайте пока не будем об этом, потому что рано еще, дорогие мои, рано. Все только начинается, как справедливо заметил Петр Ставский, двигаясь в направлении метро "Кропоткинская".
А Эвридика... что ж Эвридика: она тем же вечером прошлась перед всеми-своими в новехонькой черной шали с японскими цветами: я-прямо-в-магазине-ее-и-надела.
- Как - прямо в магазине? - захотел уточнить отец. - Не оторвав этикетки? Так и шла с ней?
Огромная пестрая этикетка действительно висела на длинной нитке и опускалась, пардон, Эвридике прямо на попу.
- Красиво было, - вяло отнеслась бабушка, а Эвридика расхохоталась.
- С вороном над головой и с этикеткой на заднице! С-с-сделано в Японии.
- Прошу без задницы, - обиделась бабушка и прыснула, услышав себя.
"М-да, - размышляла Эвридика уже в постели. - Странный день.Странный-странный-странный день. Сперва этот Петр из "Грустного вальса"... не надо думать о нем, потому что мы больше не встретимся никогда, так... Потом шаль-с-этикеткой-на-всю-Москву. Потом ворон, Марк Теренций Варрон. Глупое какое-то стечение обстоятельств - все вопреки нормальной жизни, вопреки нормальному ходу событий... против, так сказать, жизненной правды. Ох-ты-боже-мой! С вороном над головой и с этикеткой на заднице! Очень выразительно, кто понимает. И главное, что невозможно не заметить. По-видимому, кто-то должен был заметить... Так и запишем: ворон над головой и этикетка на заднице - это все специально, чтобы кто-то меня заметил. Стало быть, заметили - и очень скоро все изменится в жизни моей. Если бы к лучшему!" - и она повернула ручку на маленьком радиоприемнике. Сначала в эфире было пусто, потом какие-то гудки, потом кто-то говорил по-кажется-бенгальски - Эвридика рассеянно крутила ручку... музыка. Удивительная музыка, неземная музыка - на одном только инструменте... инструментике, вроде флейты-пикколо. Простая мелодия - на трех нотах, наивных трех нотах: до слез! И надо бы взять и расплакаться о том, что жизнь ужасна, ужасна жизнь... Но возник в эфире низкий голос по высокому следу музыки - легкий низкий голос с прибалтийским, вроде бы, акцентом: "Ви слуш-шаэттэ радио Атлантит-ты. Просфучаля маленькайя пиэса тля флейтты-пикколо пот насфаниэм "Мусикка тля Эфритики". Пиэса испольнилас на форминг".
На мгновение - только на мгновение - Эвридика вскинула голову. Но в это уже мгновение поняла, что отныне удивляться чему бы то ни было бессмысленно и поздно. Мелькнула, правда, мысль о форминге - что такое форминг? Но тут и закончился этот ненормальный день: как сквозь землю провалившись в сон.
СОН ЭВРИДИКИ
Маленькая Эвридика (какого же она возраста? у таких маленьких еще не бывает возраста!) в хороводе вокруг елки - в белом платье (капрон, что ли... нет, газ), белых гольфах и белых же туфельках. Хоровод кружит вокруг елки и поет, вроде бы, "Frere Jacques"... но слов не разобрать. И будто бы большая Эвридика за собой, маленькой, наблюдает. Елка же стоит не в доме, а прямо в лесу на снегу. Ночь темная, но на елке много огней. Маленькой Эвридике, думает большая, совсем не холодно: вон как она весело ступает белыми туфельками по снегу! А снег не приминается, странно... Ведь сколько-же-нибудь она весит? Или нисколько не весит... Тут приходят родители забрать детей по домам. А мама этой маленькой Эвридики не приходит - и тогда большая Эвридика протягивает ей руку и ведет в комнату, где другие девочки уже переодеваются. А рука у маленькой Эвридики не теплая и не холодная никакая. Большая Эвридика одевает маленькую: вот почти уже одела, да на правом сапожке змейку заклинило; большая Эвридика нервничает, сильно дергает змейку - и та впивается маленькой Эвридике в ногу. Ребенок кричит, а змейка все глубже и глубже в ногу впивается - и маленькая Эвридика умирает. Тогда большая Эвридика начинает ее хоронить - причем без слез, как куклу, которая все равно живая не была... значит, и умереть не может. И большая Эвридика говорит речь, очень короткую: "Мы хороним сегодня время". Потом эта единственная теперь Эвридика входит в город, в городе зима, но солнечная - и Эвридика смотрит на свою тень, которая все время удлиняется, и чем длиннее тень, тем меньше Эвридика. Вот тень сделалась огромной, а сама Эвридика вовсе исчезла. Вокруг прохожие идут - не чужие, вроде бы, люди: Эвридика пытается что-то сказать им, но они не слышат ее. И потом возникает низкий такой мужской голос: он поет очень знакомую мелодию, но никак не вспомнить и тогда тень начинает укорачиваться: Эвридика понемножку появляется снова сначала маленькая, потом больше, больше, потом уже наконец столько, сколько надо, но голос внезапно смолкает - и почти состоявшаяся Эвридика тут же начинает переливаться в тень, тая на глазах. Как жидкость - из одного сосуда в другой, думает Эвридика и с ужасом понимает, что на сей раз это уже навсегда.