— Эффект был потрясающий! — вмешался отец Луи. — Просто потрясающий! — Взволнованный этими воспоминаниями, он проворно двигался по комнате, продолжая свой рассказ: — Толпа с криками отпрянула от помоста. Многие в ужасе бежали, чтобы спрятаться в своих домах.
— А как все это подействовало на мать-настоятельницу? — спросила я.
— О, она представляла собой невиданное, ужасающее зрелище! — воскликнул священник. Смеясь, отец Луи попытался ее изобразить: он широко раскинул руки, уронил голову набок, закатил глаза кверху. — Она и вправду напоминала тряпичную куклу, только рот был живым, и из него извергалась такая брань, такое сквернословие…
— Что касается монахини , — прервала его Мадлен, — она мне вовсе не сопротивлялась, словно желала поскорее освободиться от всего, что еще связывало ее с жизнью . — И хотя я ничего на это не сказала, Мадлен сама ответила на незаданный вопрос. — Ты хочешь знать, убила ли я ее? — При этих словах священник прекратил свою пляску и воззрился на девушку-суккуба. — Ведь именно это тебя интересует, не так ли?
— Да, — отозвалась я.
— Скажу в ответ тебе так: я сломала этот стул, как веточку, бросая его вместе с монахиней на дуб. Освобождая сестру Сент-Коломб от жизненных оков, я заставила ее кидаться на этот дуб подобно обезумевшему от ярости быку. Она разбила голову, а тело билось о дерево, пока не превратилось в мешок, полный раздробленных костей… Да, я была причиной всего этого, позаботившись, конечно, чтобы челюсть монахини осталась цела, поскольку мне нужно было продолжать говорить через нее, но к тому времени она уже была мертва, ее душа отлетела… Итак, я ее не убивала — просто вошла в ее тело и использовала, уничтожив то, что от нее оставалось .
— Ты ведь была в ней, верно? — заметила я. — Владела ею. Не ощущала ли ты ее телесную боль, не чувствовала ли, как ломается каждая ее…
— Да, что-то приблизительно похожее на боль. Но ее вполне можно было вынести: она напоминала те фантомные боли, которые ты испытывала той ночью в С***, читая, как мучили твоих сестер . — Поколебавшись, Мадлен добавила, подняв руки к своему зияющему горлу: — Я знавала боль куда хуже.
Я промолчала. Отец Луи возобновил свое кружение.
— Говорю тебе, ведьма, монахиня уже испустила дух, когда я проделала с ней все это. Она покинула свое тело. Когда она сидела под градом камней, замерзшая, голодная, одетая в лохмотья, ясно понимая, что умрет, воля к жизни быстро оставила ее и пришло желание умереть.
— И все же, — не отставала я, — вы могли бы как-то спасти ее.
— Нет, — объяснил отец Луи. — Она была простой смертной женщиной, не такой, как ты. Неужели ты ожидала, что мы возвратим ее к жизни, отвяжем, почистим, наставим на путь истинный? Представимся ей добрыми духами, спасшими ее, а потом распрощаемся, обливаясь слезами? — Он сделал паузу и продолжал говорить, к счастью, уже с меньшим сарказмом: — Ты, похоже, не представляешь, ведьма, насколько легко мы можем лишить разума истинно верующего человека любой веры. Улицы и сумасшедшие дома в каждом городе полны несчастными, чей рассудок был погублен такими, как мы; эти люди увидели то, что им не следовало бы видеть. Нет, спасти сестру Сент-Коломб было бы совсем не добрым поступком.
— А я еще раз повторю: она хотела умереть .
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
— Я же была в ней! Я присвоила не только ее облик, но и волю .
— И через свою волю она передала тебе, что хочет умереть?
— Ну нет, не так буквально. Я узнала от нее, что она хочет убить, а уж потом умереть. Я просто подчинилась ее желанию, вот и все. Дала ей умереть и…
— Кого же ты убила для нее?
Не ответив, Мадлен продолжала:
— Бюве умерла, душа ее отошла, а тело осталось в моем владении. Я оказалась единственным объектом для экзорцизма и могла теперь оценить его действенность, если он вообще имел какой-то смысл: священник-то был нечист .
— Значит, сестра Сент-Коломб, хоть и умерла, была по-прежнему одержима тобой? — спросила я.
— Обладание кем-то, — объяснил отец Луи (его терпение подходило к концу), — подразумевает, что человек, душой которого владеют, жив. Поэтому точнее было бы сказать, что Мадлен оживила монахиню, вернула ее к жизни.
— Как я проделала это с той рыжеволосой женщиной, что подошла к тебе в соборе .
— Понимаю. Она была всего лишь средством передвижения, внешней оболочкой. Удобное место, чтобы наблюдать церковный ритуал со всем его притворством.
— Да , — сказала Мадлен. — Мое внимание было сосредоточено на этом сломленном теле, на ритуале и отце Франсуа, который съежился где-то в дальнем углу помоста и к которому я мысленно обращалась… В конце концов, используя свою оболочку, я приблизилась к нему… Луи, пожалуйста…
И вновь этот голос, звуки которого унес ветер почти двести лет назад, — голос отца Франсуа, воспроизведенный инкубом: «Кто ты?» Голос был тонким, дрожащим, без сомнения, он лишь в малой степени передавал тот страх, что охватил экзорциста: «Кто ты?»
Здесь духи вернулись к исполнению своих ролей, а я спокойно и молчаливо сидела, положив ногу на ногу, наблюдая, как будет доигран до конца этот фарс.
— Хочешь знать, кто я? — вела свою партию Мадлен. — Скажем, я Маонен, принадлежащий ко второму чину архангелов третьей иерархии, а до того, как вселиться в эту женщину, я обитал в морях. Дозволено ли мне ответить подобным образом?